Муос

Они прождали полтора часа, после чего к ним подошел мужичок с шестеркой на рубахе, который важно объявил:

— Вас приглашает администратор пятого уровня Аркадий Аркадьевич. Оставьте здесь оружие.

Светлана и Расанов ушли. Дехтер тоже хотел идти, но Светлана отговорила его, сказав, что из-за маски капитана у них могут возникнуть неприятности: администратор либо посчитает неснятую маску неуважением, либо, еще хуже, сочтет Дехтера мутантом или ущербным. Тогда его по местным законам должны арестовать, нарисовать на нем восьмерку или девятку (как повезет) и отправить в верхний лагерь. Дехтер, выругавшись и сверкнув глазами, остался.

«Послы» вернулись через несколько минут. Расанов недовольно бубнил что-то, а Светлана насмешливо на него поглядывала. Радист спросил:

— Что там?

— Да, как я и предполагала, Их Значимость не заинтересовался нами. Расанов распинался ему о цели нашего похода, спрашивал про приемник, а тот делал вид, что внимательно читает важную бумагу, даже глаз не поднял. Единственное, что мы от него услышали в конце: «Свободны». — Светлана передразнила администратора, изобразив презрительно-усталый тон.

— И что?

— Да тут всегда так. Мы с ним учились вместе, он знает, какой у меня УЗ, и завидует. Формально, если на мне не нарисована цифра, он не обязан соблюдать субординацию. Вот он и потешил себя, указал нам место. Хотел бы взять мзду, да боится: а вдруг у меня остались связи в Центре и я доложу. Его тогда, в лучшем случае, понизят до седьмого уровня, а в худшем — и девятый можно схлопотать.

— Ты ведь говорила, что на восьмом-девятом только мутанты.

— Кроме них еще инвалиды, больные, ущербные. Если кто-то совершит преступление, ему, к примеру, прилюдно отрежут язык или выколют глаз — вот вам и основание приравнять его к неполноценным, а значит, присвоить восьмой-девятый уровень. Да и УЗ-7 — это группа риска. Они ночуют внизу, но работа их, главным образом, связана с верхними помещениями или выходами на поверхность. А значит, они быстро теряют здоровье. Если УЗ-7 приболеет или не выполнит норму, ему могут запретить ночевку внизу — и тогда седьмой уровень уже ничем не отличается от восьмого-девятого. Администраторам все равно, будет это больной сорокалетний мужик или двенадцатилетняя девочка, случайно подвернувшая ногу.

Когда в верхних помещениях не хватает рабочих рук, устраиваются чистки. Составляют список «неподтвердивших свой уровень значимости» из числа неугодных и отдают его военным. А те идут по списку, выдергивают «шестых» и «седьмых» прямо из дома и тянут наверх, где передают мутантам-надсмотрщикам. Тут уж пощады ждать не приходится. Мутанты, которые, по определению, ограничены восьмым уровнем, ненавидят нормалов.

— Дикость какая-то…

— Эту дикость они называют научной упорядоченностью и оптимизацией. Партизаны не захотели мириться с этой системой и отошли от Центра. У нас голоднее, в верхних лагерях больше народу, жизнь короче, зато больше свободы.

— Почему же люди терпят все это?

— А куда им деваться? Лет пять назад на станции Институт Культуры шестые-седьмые уровни подняли бунт, а восьмые-девятые в верхних помещениях его поддержали. Свою станцию они объявили Незалежнай Камунай.[9] Продержались две недели. Потом восстание подавили, и все население — от мала до велика, даже администраторов, которые его допустили, искалечили и распределили по верхним помещениям. А на Институт Культуры пустили переселенцев с других станций, бункеров и убежищ. После этого восстаний не было. Ну, случаются мелкие протесты, когда из семьи забирают родившегося ребенка с отклонениями или кого-нибудь приболевшего. Однако любое возмущение — и ты оказываешься на два-три уровня ниже. Приходится терпеть.

Радист взглянул на станцию другими глазами. Он увидел пронумерованных людей, которые что-то сосредоточенно делали или куда-то спешили. Никто ни с кем не общался, детские голоса были слышны редко. Правда, здесь, в отличие от партизанских станций, было достаточно много тридцати- и даже сорокалетних жителей. Но на всех лицах лежала печать какой-то загнанности, напряженности.

Вонючий полумрак партизанских лагерей с их шумной суетой и детским гомоном показался Кудрявцеву куда милее и жизнерадостнее, чем чистая и светлая упорядоченность Октябрьской.

* * *

На Октябрьской им даже не предложили остановиться передохнуть. Велодрезины переставили с рельсов Большого Прохода на рельсы Московской линии, и они медленно потащились в направлении Площади Независимости. В туннеле, под самым потолком, были закреплены помосты, на которых жили УЗ-7. Им не нашлось места на станции и приходилось ютиться здесь. Обоз, едва не задевая головами, проходил под этими подвесными жилищами, которые напоминали ящики со щелями, где можно было лежать или, в лучшем случае, скрючившись, сидеть. Сейчас в них сидели или ползали дети, угрюмо глядя сквозь щели на проходивший мимо обоз. Родители работали в верхних помещениях.

При подходе к Площади Независимости их встретил вялый дозор с шестерками на рукавах. Оказывается, Ученый Совет не тратился на охрану станций, где жили нижние уровни. Дозорные только сделали тесты «на ленточников» и махнули рукой: проходите.

Один из них, поздоровавшись с Купчихой, повел их на станцию. Эта станция, похожая на Октябрьскую, была еще больше, светлее, чище. Площадь Независимости являлась научным, экономическим, энергетическим и торговым центром всего Муоса. Жильцы с Октябрьской и Института Культуры стремились получить тут прописку. Пайки здесь выдавали посытнее, квалифицированной работы было больше, а значит, увеличивались шансы повысить свой УЗ или хотя бы выгодно выйти замуж или жениться.