А когда дотянулась до лосося, то подтянула блюдо с рыбой к себе и принялась есть с такой жадностью, что Митяй даже удивился, а потом сообразил, что соль в Танином племени, или трибе, что, впрочем, один чёрт, уже известна, но является дефицитом. С таким же аппетитом девушка умяла ещё и граммов триста красной икры и пять солёных огурчиков, поражая Митяя тем, куда это всё в неё влезло.
На десерт был сладкий овсяный пудинг, слегка сдобренный изюмом, курагой и сушёными грушами, с травяным чаем. От него девушка тоже не отказалась и, наконец-то наевшись досыта, даже икнула.
Наступил ещё один ответственный момент. Митяй подвёл Таню к раковине, вымыл ей руки горячей водой, потом подхватил на руки и понёс в спальную комнату.
Там он спустил девушку с рук, быстро разобрал постель, разделся догола и попытался было снять с девушки хотя бы пояс, но та заверещала так жалобно, что он даже не стал пытаться стащить с неё тельняшку. Зато на кровать она легла весьма охотно и даже не возражала, когда Митяй выключил свет, лёг рядом и накрыл её и себя одеялом. Возражения начались немного позднее, как только он стал ласкать её, впрочем, к этому Таня отнеслась с интересом, и ей даже понравилось, но вот когда он попытался лечь на неё, испуганно вскрикнула, но зато тут же встала на колени, изображая из себя козочку, или за кем она там наблюдала в детстве. Митяй нисколько не расстроился – лиха беда начало. Вода камень точит, а в цирке медведей даже на велосипедах учат ездить, так что со временем он тоже научит Таню всему, что ему требуется от существа женского пола в постели и в доме.
Правда, часа через четыре, когда Митяй уже спал, начались первые проблемы, но он специально положил девушку к стенке, и, как только та попыталась покинуть кровать, тут же поднялся, включил свет, чем снова испугал её, а потом отвёл в туалет и усадил, как маленького ребёнка, на горшок, то есть на унитаз. Ничего не поделаешь, уж лучше сразу поступить так, чем обнаружить в углу кучку.
Утром Митяй впервые проснулся не в шесть часов, а в начале девятого, чего с ним почти никогда не бывало. Таня же, свернувшаяся у стены комочком, вовсе не хотела просыпаться. Ей было спокойно, тепло и уютно в этой удобной, хотя и странной пещере. Однако, как только он встал, девушка моментально проснулась и бросилась к нему. Не в объятия, а просто стала рядом.
Он обул её ноги в меховые пушистые комнатные тапочки и повёл сначала в туалет, где та уже сама сделала всё правильно, даже воспользовалась персональной мочалкой из липового луба, привязанной к деревянной ручке и торчащей в горшке с водой, вместо пипифакса, после чего прополоскала её под строгим взглядом Митяя, положила обратно в горшок и налила в него тёплой воды. В общем, всё так, как и хозяин дома. Но после этого он всё же повёл её в душ, решив, что лучше делать это каждый день и каждый вечер и раз в неделю таскать вёдрами воду на второй этаж, где он сложил тридцатикубовую ёмкость для одной только холодной воды, чем видеть её грязнулей и тем более ложиться с немытым поросёнком в одну кровать. Вот этого он точно не смог бы перенести ни при каких обстоятельствах. Но Тане, похоже, понравилось мыться под горячим душем, и особенно заниматься под ним любовью.
Из всех гигиенических процедур самой смешной оказалась чистка зубов: Танша слопала зубную пасту вместо того, чтобы чистить ею зубы, и Митяю с трудом удалось почистить зубы охотницы самому, между прочим крепкие и белые, как у хорошей овчарки, только с четвёртого раза. Потом он потащил румяную, распаренную после горячего душа и секса, благоухающую ментолом девушку на кухню. Та очень удивилась, узнав, что они, оказывается, будут завтракать.
После завтрака Таня была готова немедленно завалиться спать, но Митяй принялся одевать её, и поскольку девушка была не такого уж и маленького роста, то и это не составило для него особого труда. Куда труднее было снять с её головы обруч, а с талии пояс, но он справился и с этим, после чего одел её пусть и не в новые, но в чистые вещи довольно тепло, по сезону. Сам бы он точно не замёрз в них. Велики ей оказались только высокие зимние кроссовки, но и то не критически – на каждом шагу она из них не выскакивала. К новой, совершенно незнакомой ей одежде из ткани Танша отнеслась достаточно спокойно, во всяком случае, по её выражению лица было видно, что охотница наслаждается новыми ощущениями тела. Да, прикосновения тельняшки и тёплого егерского белья, несомненно, были куда более приятными, нежели липких от пота, сала и грязи вонючих, плохо выделанных шкур.
Перед тем как выйти во двор, Митяй наложил в две здоровенные керамические миски пшенично-кукурузной каши с варёным мясом и сахарными косточками и вынес их на крыльцо для Крафта и Таниной псины, снова заставив девушку несказанно удивиться. По ней было видно, что она и сама не отказалась бы от такой вкусной еды. Впрочем, куда больше девушка удивилась, когда они пришли на скотный двор, чтобы задать корма свиньям и козам, начавшим уже волноваться. В Тане сразу же проснулись все охотничьи инстинкты, вот только поохотиться ей никто не дал.
После этого Митяй повёл её на свой продовольственный склад и показал, сколько у него припасено мяса и рыбы. Вот тут с Таней чуть припадок не случился, у неё даже слёзы брызнули из глаз. Из ледника они направились в мастерскую, и там он показал девушке топоры с длинными, прекрасно обработанными топорищами, большие охотничьи кинжалы с ножнами и рукоятками с накладками из рога, копья с ещё более длинными, обоюдоострыми, прекрасно заточенными лезвиями и даже показал их в деле, разрубив несколько деревяшек. Охотница тут же захотела вооружиться, и Митяй, не моргнув глазом, прицепил ей на офицерский ремень ножны с кинжалом, вручил топор, точную копию канадского, тоже с ножнами, и длинное копьё. После этого он занялся своей обычной повседневной работой, а девушка постоянно находилась рядом и с любопытством за всем наблюдала. Ну а Митяй в этот день достал из красильных чанов кожу, промыл её водой и развесил для просушки, затем принялся готовиться к тому, чтобы на следующий день первым делом приступить к пошиву новой одежды для своей подруги.
Разобравшись с кожей и мехами, они пообедали, а потом снова сходили на скотный двор и покормили животных. Таня, прекрасно помня, сколько на складе лежит рыбы и мяса, уже не смотрела на свиней и коз голодными глазами. Они вернулись в дом, и Митяй, никогда не выходивший из него без ружья и патронов, сначала снял карабин и подсумок, после чего стал раздеваться. Пристально посмотрев на девушку, он самым решительным образом разоружил юную охотницу и определил место для её оружия, после чего вытряхнул из тёплого пуховика, и они зашли в спальную комнату, частенько служившую Митяю домашней мастерской, в основном портняжной.
Он принёс с собой несколько больших мотков тонкой шерстяной нити, свитой из козьего пуха, разделся сам, заставил Таню снять с себя всё лишнее, оставив ее в одной тельняшке. Усадив девушку на кровать, покрытую шкурой махайрода, он вручил ей большой ящик с украшениями, чтобы той было чем заняться, а сам уселся на стуле со спицами в руках и принялся вязать для неё рейтузы. Он набрал нужное количество петель для круговой вязки, и спицы в его руках так и замелькали с большой, даже для опытной вязальщицы, скоростью.
С этого момента для него уже не было более важного дела, чем поскорее приодеть эту красотку, а для этого требовалось пошить ей хотя бы несколько нарядов самой первой необходимости и подготовиться к шитью обуви, то есть выстругать пару колодок точно по размеру её ног, чем он и занимался три с половиной недели подряд. При этом он не забывал кормить собак и скотину, прибираться по дому, готовить еду, таскать воду, выделывать кожи, изготавливать обувные колодки на Танину ногу и для себяи даже точить на токарном станке роговые и костяные пуговицы и плести шнурки.
Поначалу Таня присматривалась ко всему, а потом стала помогать. Попутно Митяй активно изучал тот язык, на котором говорила девушка, и учил её русскому языку. Она оказалась очень смышлёной и понятливой, даже одарённой ученицей и схватывала всё буквально на лету. И у Митяя имелся талант к языкам, и уже через три дня он начал более-менее сносно общаться с Таней, и это общение с каждым днём становилось всё интенсивнее, хотя быстрее всего она училась всё-таки тому, что происходит между мужчиной и женщиной в постели. Видимо, потому, что чуть ли не боготворила Митяя и из-за этого покорялась всем его желаниям, а они у него были простыми и естественными, без каких-либо экзотических заскоков.
При этом он с удивлением отмечал, что Таня не испытывает никакого страха перед многими вещами, которые по идее должны были её пугать. Так, она совершенно не испугалась, когда он при ней завёл бензопилу, как не боялась горящих форсунок. Не испугалась она и едущей Шишиги. Это он объяснил просто: в её мире вполне хватало объектов и субъектов, издающих громкие звуки, взять хотя бы те же водопады. Зато увидев на кабине Шишиги головы махайродов, девушка вздрогнула. Это, как вскоре узнал Митяй, были самые опасные хищники, встреча охотника с которыми не сулила ничего хорошего. Махайроды любили полакомиться человечинкой, но опасались людей, когда тех было много.
Девушка, как уже буквально в первую же ночь заметил Митяй, обладала большой физической силой и была ничуть не слабее его. Во всяком случае, большие стальные вёдра с водой она затаскивала на второй этаж бегом. Она, несомненно, была отважной охотницей, но при этом оставалась весёлой и озорной, любящей поиграть. Некоторые вещи в доме ей понравились, а кое-какие нет. В частности, первая глиняная кружка, изготовленная Митяем, грубая и неказистая на вид, да к тому же ещё и жуткого бурого цвета. Она однажды словно бы нечаянно разбила её, а он, сурово нахмурив брови, тут же взял её за руку, сел на табурет, перекинул Таню через колени, стащил с неё кожаные штаны и рейтузы и нашлёпал по попе ладонью, причём довольно сильно. Попа даже покраснела. Однако во время этого массажа девица только хихикала. Похоже, что это ей понравилось.
Через три дня случился совсем уж курьёзный случай. Митяй сидел в спальной комнате за швейной машинкой, а Таня пошла за чем-то на кухню, и вскоре он услышал звук разбиваемой чашки или тарелки, а вслед за этим громкий плач и немедленно пошёл туда, чтобы успокоить девушку. Как только он вошёл в кухню, та, взглянув на него, тотчас проворно сняла с себя штаны и рейтузы, после чего встала в свою любимую позу, приготовившись к наказанию. Митяй глянул на осколки и увидел, что Таня разбила его тарелку, после чего посмотрел на обнаженную розовую попку девушки и уже ничего не смог с собой поделать. В общем, наказание получилось совершенно неадекватным содеянному, да и вряд ли то, что он занялся с ней любовью на кухне, – а это было самое приятное для Тани занятие после еды и сна, – можно было назвать наказанием. Девушка, кстати, быстро научилась целоваться, и ей это очень понравилось, как нравилось то, чем они занимались в постели. Любовью она была готова заниматься не только каждую ночь, но и каждый день, причём где угодно, и Митяй частенько пользовался такой её предрасположенностью, прекрасно понимая, что рано или поздно молодость пройдёт и когда-нибудь им обоим станет не до любви.
Наконец-то Митяй обрёл покой и душевное равновесие и потому с удовольствием одел свою подругу с иголочки и очень нарядно. Пошив ей зимнюю, демисезонную и летнюю одежду, изведя на это всю замшу, лайку и даже пустив ей на полушубок и шапку шкуру махайрода с кровати, связав два свитера, один из козьего пуха, а второй из шерсти носорога, он успокоился, но в итоге сам остался без обновок. Ну, шкур у него хватало, и вскоре он намеревался устранить и этот пробел. Закончив портняжничать, Митяй снова взялся за выделку кож и мехов. Таня к тому времени уже очень хорошо освоилась в его доме и помогала всем, чем только могла. По части мездрения шкур и сгонки волоса, да ещё отличным инструментом, ей и вовсе не было цены. К тому же, в отличие от Митяя, её совершенно не смущали далеко не самые аппетитные запахи, исходившие от некоторых дубильных чанов.
Примерно через день ей приходилось на три-четыре часа превращаться в ученицу русского языка и грамматики и самой становиться учительницей. Митяй часто включал ноутбук, на котором хранил большое количество фотографий, и показывал их своей учительнице, а та называла объекты, которые видит. Так он учил её язык, в котором, как он вскоре выяснил, насчитывалось не менее пяти тысяч слов, а это уже довольно много. Впрочем, он не был профессором лингвистики и потому не мог судить об этом. Хорошо было уже то, что к концу февраля, когда зима была на исходе, они общались довольно бегло и могли говорить на многие темы. Вот тогда-то Митяй и задал ей вопрос, который сам считал риторическим и совершенно не заслуживающим внимания, потому что главным для него было всё же совсем другое: