Каггла отпихнула желтоглазую, и побрела отыскивать свою наперсницу.
Повсюду царил разгром: перевернутые скамьи и столы, битая посуда, клочья шерсти, оторванные хвосты и лапы. Горбунья шла осторожно, стараясь ни на кого не наступить. Взгляд её наткнулся на какого-то мохнатика, подобно остальным, он приводил себя в порядок: язычком пригладил шёрстку, потом щёлкнул пальцами, и в лапе у него блеснула штопальная иголка с суровой ниткой. Облизав иглу, – для дезинфекции – пояснил он, заметив её взгляд, мохнатик поднял свою другую лапу – оторванную, и стал пришивать её кривыми длинными стежками, ловко орудуя иглой. Закончил, завязал узелок, перекусил нитку зубами, и хвастливо пошевелил вновь обретённой конечностью перед носом изумленной зрительницы:
– Видала? Как новенькая! – и тут же предложил великодушно: – Давай тебе чего-нибудь пришью? У тебя хвост был или нет?
– Благодарю!.. – ответила Каггла, и торопливо отошла прочь.
Вскоре ей удалось отыскать свою напарницу – целую и невредимую – и, усевшись с нею рядышком на земляной пол, она долго ещё наблюдала разные удивительные вещи.
Вновь жарко разгорелся огромный костер. Все раны были зализаны, пол подметён, столы расставлены, и давешний тролль – его заплывшая физиономия стала несколько шире, – весело воскликнул:
– Р-раз!.. Два!… Тр-р-ри!!!.. – и на столах вновь появилась посуда, наполненная аппетитной снедью.
Все снова расселись, как ни в чем ни бывало, приняли по первой, – и пошел пир горой!
Каггле кусок не лез в горло.
– А они не вернутся? – опасливо спросила она у соседей.
– Не-а!.. – весело заверил её сидевший напротив рогач. – Теперь не сунутся до следующего Празднолунья. Мы их каждый год мутузим…
– Мы с ними не водимся! – просюсюкал его сосед слева, детский голосочек которого совершенно не вязался с внешностью – детям с ним бы не встречаться! – Они в прошлом году всё наше пиво выхлебали!..
Горбунья всё равно никак не могла успокоиться.
– Выпей вина!.. – посоветовали ей.
Она послушалась… Хмельная терпкая влага приятно обожгла пересохший рот и горло, горячей волной скатилась в самую середку, и оттуда теплом ударила в голову. Каггла успокоилась, развеселилась, и налегла на угощение, не разбирая уже с прежней придирчивостью, что перед ней – куриное крылышко или жабья лапка…. Ведьма заботливо подливала ей в кубок – и она уже чувствовала вращение земли. Выпили с мохнатой Грызлей «на брудершафт», и та говорила, кокетливо поводя глазищами, – а вот, мол, я тебя укушу! – на что горбунья ей ласково отвечала: а не пошла бы ты?…
Вдруг забухали большие барабаны: бумс…бум-м-мс!.. К ним присоединились пузаны поменьше, и медные тарелки рассыпали замысловатую трель: тремс-тремс.… Это было Каггле в пору! Ноги её задвигались, она приподнялась было на скамье, не в силах больше оставаться на одном месте, но тут вступили скрипки – визгливо и задорно… Загудел тягучий контрабас, запищали всевозможные дуделки… На горбунью обрушилась музыка!.. Разудалая, чуть непристойная, слегка спотыкающаяся, – и музыканты ведь отведали вина! – она стала для Каггла откровением. Незнакомое доселе чувство охватило ее душу – и она отчего-то коротко и сладко разрыдалась.
А вокруг – бесновалась дикая пляска!
И её схватили за руки, втянули в круг, где скакали, прыгали, вопили, рычали, смеялись… Всё помчалось куда-то, увлекая в нескончаемый круговорот. Вихрем пронеслась мимо ведьма, изгибаясь, в обнимку с каким-то козлоногим – полуобнаженная, бесстыжая, с развевающимися волосами… Всё вертелось у горбуньи перед глазами, музыка текла вместо крови по её жилам, и она уже не чувствовала себя.
Знакомый высокий голос вдруг завопил, перекрывая все звуки:
– А ну, кто тут хочет стать красивой?!..