Хроники Шеридана

Перед его мысленным взором встал далёкий зимний день: низкое бледное солнце, раскисшая дорога, голые поля… Во главе небольшого отряда он рыскал тогда по окрестным деревенькам в поисках съестного. Крестьяне роптали, а кое-где встречали их с вилами в руках – год в этих краях выдался неурожайным, как и предыдущие два. Люди мёрли точно мухи. Над обочинами дорог кружились стаи воронья – им-то пищи хватало! Они наткнулись у одной деревни на толпу местных. Его солдаты потянулись было к оружию, но оказалось, что те просто собирались сжечь ведьму: в руках двух дюжих вилланов билась худенькая девушка, по виду – бродяжка, каких немало встречалось в иссушенной голодом провинции. В деревне давно творилось неладное – то передохла почти вся птица, то коровы перестали давать молока, то привязывались к людям странные болячки. А потом на дворе кузнеца закричала вдруг петухом остатняя курица – и тут-то кое-кто поумнее и смекнул, что все несчастья свалились на них с тех пор, как нанялась к нему в батрачки пришлая сирота. Сразу нашлись свидетели, видавшие, как она чёрной кошкой шмыгала по дворам, и судьба бедняжки была решена, ибо оправдаться ей было нечем – она была немая.

Но иной раз не нужны никакие слова – достаточно только взгляда… И напрасно божились самые болтливые из охотников до простых развлечений, и напрасно нищий попик, потрясая нательным крестом, грозил ему небесными карами: под неодобрительными взглядами товарищей, он втащил её на седло, легкую, точно пушинка, и они умчались прочь.

Он так и не узнал её имени. Она так и не стала его женой – не дала даже притронуться к себе, но он исполнял любой её каприз, любую прихоть, – немая оказалась с норовом. Он тратил на неё всё своё скудное солдатское жалованье, а она была точно каменная – ни разу не улыбнулась ему, ни разу не взглянула ласково. Разве только когда он увозил её от разъяренной толпы… Тогда, во время бешеной скачки, она повернула к нему бледное лицо – и губы её дрогнули, будто она хотела улыбнуться, да не умела, а в глазах её стояла печаль, словно знала она заранее про то, что чуть не случилось с нею, и ждала его – спасителя – и ведала уже, чем кончится их дорога.

Вскоре после их встречи ему пришлось оставить королевскую службу, и перебраться в другие края – слишком много сплетен распускали досужие языки, да и в церковь его спасённая отказывалась ходить наотрез. На новом месте их жизнь тоже не заладилась, и он стал иной раз подумывать о верёвке, но тут Папа благословил очередной крестовый поход, и Якоб собрался в дорогу – невмоготу ему было оставаться дома. Но немая собрала узелок, купила осла, и увязалась за ним.

Якоб всегда был хорошим рубакой, а теперь и подавно – ведь смерть уже не страшила его. В одной из стычек с сарацинами он спас императору жизнь – и тот приблизил его к себе. Казалось, судьба вновь повернулась к нему лицом: в карманах зазвенело золото, новые товарищи уважали его за храбрость, он снова научился смеяться. Немая по-прежнему находилась при нём: ухаживала за ним, обшивала, обстирывала. Он говорил остальным, что это – его сестра. Он научился находить утешение в объятиях других женщин – она же была для него вроде ангела, но одного своего приятеля он зарубил насмерть, когда тому вздумалось приударить за ней. Свидетелей ссоры не оказалось, и убийство сошло ему с рук… Потом она исчезла. Кто-то сказал, будто её видели у королевского шатра, но на следующее утро император погиб, а его самого схватили неизвестные…

–Тебя водили за нос, мой друг, – сказал монах, выслушав краткую исповедь солдата. – Эта бестия прекрасно умеет говорить. Ну, попадись она мне, уж я бы развязал ей язык, клянусь всеми святыми! – и пробормотал себе под нос: – Но теперь наверняка уже поздно… Ах, поздно!.. Как же я мог прозевать!..

В палатку вошел молодой человек.

– Вы посылали за мной, святой отец?

– Да, Юстэс, – аббат с трудом поднялся на ноги. – Выяснились новые обстоятельства, и мне не на кого рассчитывать, кроме тебя.

Разговаривая с юношей, монах повернулся спиной к лежащему на полу солдату, а тот вдруг вскочил и окровавленными пальцами схватил монаха за горло.

У молодого человека не оказалось при себе никакого оружия, кроме кинжала. Покуда монах силился оторвать пальцы убийцы от своей шеи, юноша изловчился и ударил нападавшего кинжалом в спину, но тот будто и не заметил удара. Юстэс нанёс ему ещё несколько колотых ран, каждая из которых должна была бы стать смертельной, и лишь тогда только Якоб разжал пальцы и, рыча точно зверь, набросился на него. Но силы пленного были на исходе, и юноша легко увернулся. В тот же момент Фурье сорвал с шеи большой крест и вонзил его конец в глаз противника. Якоб рухнул на землю, забился в конвульсиях, из его рта вытекла тонкая струйка дыма, и он замер, на глазах у людей мгновенно превратившись в иссохший скелет.

Тяжело дыша, Юстэс склонился над поверженным, не смея прикоснуться к нему, и держа кинжал наготове. Монах, хрипя, опустился прямо на подстилку с пыточным инструментом – одной рукой он массировал горло, а другой делал какие-то знаки, словно пытаясь жестами объяснить произошедшее. Юноша потянулся, чтобы вытащить торчащий крест из глазницы убитого, но монах так замахал на него, так захрипел, что тот поспешно отдернул руку.

– Не трогай!.. – смог наконец выговорить Фурье. – Мерзавец чуть не сломал мне шею! – буркнул он чуть погодя, отдышавшись и напившись воды.

– Кто этот человек? И что вообще творится? – мрачно спросил Юстэс. У него и так было скверно на душе после того, как погиб император, а тут еще это!

Вместо ответа монах взял некий предмет, напоминающий огромные ножницы, и ловко орудуя им, вскрыл убитому грудную клетку – так, будто занимался подобным всю жизнь.

– Видишь? У бедняги нет сердца.

Преодолевая отвращение, юноша осторожно взглянул туда, куда указывал монах.

– Пресвятая Дева!.. Как такое возможно?! – он поспешно перекрестился.

– Возможно! – сердито ответил Фурье. – Не знаю – как, но сталкиваюсь с подобным не в первый раз… Полей мне на руки. Да аккуратнее!.

Вымыв руки и вытерев их насухо, он велел позвать остальных. Останки несчастного солдата завернули в кусок материи, тайно унесли подальше от лагеря и сожгли.