– Ты это, Миха… когда приехал-то?
Ага. Пижона звали Михой.
– Вчера еще. – Парень скривился, как от зубной боли. – Ну сколько говорить – не Миха, а Мик. Ну, как Джаггера. Ой… смотрю, не изменилось тут у вас ничего.
– В клубе завтра танцы. Придешь?
– Хо! У вас тут, поди, еще под «Шизгару» пляшут. Или под «Добрых молодцев».
«Добры молодцы» были произнесены с нескрываемым презрением.
– Не, у нас ансамбль свой. ВИА.
– Ну, я и говорю. Эх… – Сняв очки, пижон Мик мечтательно прищурил глаза. – Куплю вайну. Дринкну… И – вуаля! Сниму какою-нибудь герлу и…
– Как-то ты непонятно говоришь, парень! – хмыкнул кто-то в толпе.
Ой, не просто толпа это была – очередь! Все стояли и кого-то обсуждали, громко смеялись и вовсе не стеснялись самых грубых ругательств. Говорили по-русски, правда, с явным южным выговором – на мягкое «хгэ».
– Вчерась бригадир заглянул, мля… Я вас, грит, завтра на комсобрании пропесочу! А тут и комсорг!
– У вас комсоргом-то Гриня, что ль?
– Не, Гриня – культурный сектор. А комсорг – Анька Колотько.
– Анька – дивчина гарна.
– А что за вино-то привезли, а?
– Говорят, «Ркацители»… По две бутылки в руки.
– Хэ! Ну его к лешему. Кислятина, да и дорого. Нам бы что попроще. Гнилушки или плодово-выгодного.
– «Агдам», говорят, привезли. Васька Гринько с утра видал – разгружали.
– То-то он уже с утра и пьяный. Видать, с грузчиками забухал.
– «Агдам» – это хорошо!