Свирель

И прежде чем Касьянов успел сообразить, в чем дело, исправник уже перебегал от одного к другому и что-то каждому из них тихонько говорил.

Поздно вечером Касьянов вернулся к себе домой. От массы впечатлений и от выпитого у исправника шампанского щеки у него горели. Неожиданное знакомство с Леной и еще более неожиданное признание ее вскружили ему голову. Он не хотел спать, ему не сиделось. Лена не выходила у него из головы.

— К вам можно? — послышался вдруг голос Гриньковского за дверью.

— Пожалуйста... — ответил Касьянов.

— Не то я перепил у исправника, — сказал Гриньковский, входя в халате и в туфлях, — не то недопил. У вас нет ничего алкоголического?

— К сожалению, ничего, — ответил Касьянов.

— Очень жаль... А как вам понравился наш исправник?

— По-видимому, очень хороший, хлебосольный господин!

Гриньковский ухмыльнулся себе в усы.

— Из кожи лезет вон, — сказал он, — чтобы вытащить предводителя в председатели управы. У Ковригиных в Питере есть какой-то вельможа, Сергей Иванович, который Веребьину ворожит и иначе не желает хлопотать об его камер-юнкерстве, как только под условием, чтобы кроме предводителя он был еще и председателем...

— При чем же здесь Ковригины и исправник? — спросил Касьянов.

Гриньковский расхохотался.

— Ах вы, новорожденный ребенок! — воскликнул он. — Да разве ж вы не знаете, что Веребьин уже два года сватается к Долли и ему наклеивают нос? А исправник... И спит и видит, как бы вылезти в полицеймейстеры, когда Веребьин будет вице-губернатором!

Касьянову было неприятно его слушать.

— Вы шутите... — сказал он.

— Шучу!.. — усмехнулся Гриньковский. — А вы думаете, что мы сегодня у исправника пили шампанское не на веребьинские деньги? Нет, батенька, на месте Веребьина я считал бы такие выборы позорными, а для господ выборщиков неприличными! У вас нет водки? Или коньяку? А? Дали бы...

И, не получив ответа, Гриньковский вышел.

Эти слова произвели на Касьянова впечатление пошлой, провинциальной сплетни. Ему было стыдно, что солидный, седовласый человек унижался до бабьих пересудов, и в то же время приходила на ум вся сцена свидания предводителя с исправником. Разве он не слышал сам, как Веребьин благодарил Кильдяшова? Разве он не присутствовал при их поцелуе?

И эти карканья Гриньковского смутили ему душу. Часа два проходил он после этого по комнате и все думал и думал. И чем дольше он ходил и думал, тем все более и более ему казалось, что Гриньковский не так уж не прав и что, действительно, в выборах есть что-то подстроенное и некрасивое.

«Ни за что не буду участвовать в этой комедии, — решил он. — Завтра же наплюю на все и уеду!»