Свирель

— Так точно, ваше превосходительство. Сначала спросили, тут ли барышня Зиновьева, а когда я им сказал, что тут, то они сказали, что передай, мол, что я уехал на охоту.

— Хорошо, ступай!

Чаша терпения генеральши переполнилась. Тут не удался этот раут, на который она возлагала столько надежд, а тут вот этакие сюрпризы! Столько затрачено было для этого раута денег и хлопот, а собраны какие-то гроши. Шампанского почему-то не пили, и оно так уже разбавилось водой, что теперь все равно не годится. И все эти мещане-провинциалы настолько не привыкли к культурной жизни, что не умеют себя держать на балу и лепятся по стенам, как сонные мухи... О, она знает, почему у нее так скучно! Они, эти мужики, привыкли коснеть в пьянстве и картах, и если бы она сейчас приказала развернуть ломберные столы и подать водку и ржавую селедку на закуску, то разве было бы так скучно? Ах, как темна еще наша провинция, как трудно в ней работать, создавать жизнь, бороться с безнравственными поступками! Недостает теперь еще, чтобы этот Иван Федорыч отказался от женитьбы на m-lle Жюдик или этот вновь испеченный коммерции-советник перестал давать генералу взаймы — и тогда эффект будет полный!

Она подошла к мужу, и позвала его на пару слов.

— Ах, уж эти жены! — обратился генерал к Долли Слобожаниновой, сияя от восторга. — Toujours fideles, toujours jalouses !..

Долли ласково засмеялась и, закрывшись веером, улыбалась ему глазами.

— Ну что? — обратилась к нему генеральша. — Ты говорил с Иваном Федорычем о Жюдик?

— Говорил.

— Ну и что же он?

— Конечно, отказался! Что он, дурак?

— Наотрез?

— Совершенно... Я предлагал ему протекцию, место, я все делал для него, но он отказался!

Хорошо же! Теперь она знает, что ей делать! Она не потерпит разврата в своем доме и не допустит, чтобы этому человеку вверялись судьбы непорочного юношества. Довольно! Если есть еще гражданский долг у людей, то она покажет, что она способна на него, и сумеет избавить народное просвещение от такого человека, как этот негодяй.

И она подошла к директору гимназии и долго шепотом говорила ему о чем-то, то и дело показывая глазами на учителя. Директор кивал ей головой, осклабив свое лицо, и каждую минуту целовал ей руку. С сознанием исполненного долга она отошла от директора и с торжествующим видом посмотрела на Ивана Федорыча, по-прежнему угрюмо сидевшего в уголку.

— Боже мой, за что я так несчастна! — обратилась к ней Юленька Зиновьева, и слезы градом потекли у нее по щекам.

— Ничего, душечка, — утешала ее генеральша, — мы вас выдадим за другого! Найдем получше и поумнее!

— Но кого же? — спросила Юленька.

Поздно вечером, недовольная собою и людьми, генеральша лежала у себя на кушетке, возмущалась и нервно теребила платок.

— Медведи! Мещане! — восклицала она со злобой, вспоминая о своих гостях. — Чего им, невежам, еще надо?

Боже, как темна еще наша провинция, как тяжело жить с такими людьми! Здесь положительно можно отупеть, сойти с ума с такими господами. Нет, она напряжет все свои усилия, она употребит в дело все свои связи и знакомства и вытащит своего мужа из этой дыры, из этой мещанской, самодовольной берлоги.