Тайна древнего кургана

— Капитан Олег Парфенов.

Лопатин продиктовал номер мобильника оперативника, Сошников записал его в память своего аппарата. Прощаясь, его новый знакомый попросил:

— Будут любые новости, хорошие или плохие, звоните в любое время, для нас с женой самое страшное — это неопределенность, хоть она и оставляет каплю надежды.

— Договорились, — кивнул Сошников.

Лопатин уже собрался уходить, но вдруг полез в карман пиджака и вручил Сергею Леонидовичу банковскую карту.

— На ней сто тысяч, на текущие расходы. Тратьте столько, сколько посчитаете нужным. ПИН-код запомнить легко, один-два-три-четыре. Верю в ваш профессионализм, товарищ подполковник!

После ухода Лопатина Сошников долго стоял у открытого окна, курил, думая по привычке, что пора бы бросить, анализировал полученные скупые сведения. Девушка пропала в центре большого города средь бела дня незаметно для окружающих — это нонсенс, такого просто не может быть. Хотя… Был в его практике случай, когда человека напоили пивом с клофелином на бульварной скамейке, а потом повели под руки к стоявшей неподалеку иномарке. Прохожие решили — перебрал гражданин, с кем не бывает, хорошо, рядом оказались приятели, повезли домой, к жене. Никто не обратил на этот инцидент никакого внимания, обычная история, какие случаются регулярно. И только один наблюдательный подросток сообщил доверительно, что пострадавший был не пьян, а потерял сознание, его фактически не вели, а несли. И марку автомобиля он запомнил, и первые цифры номера, что очень помогло расследованию. В другой раз молодой мужчина, оставив все свои вещи, вышел на станции во время длительной стоянки поезда и в вагон больше не вернулся. Бдительный проводник поднял тревогу, выдвигались самые разные версии, сутки искали его, живого или мертвого. А потом пропавший объявился, и выяснилось, что он зашел в буфет, познакомился там с красивой женщиной, выпил с ней на брудершафт и провел бурную ночь в квартире незнакомки, забыв обо всем. Но Оксана Лопатина, скорее всего, никогда не стала бы пить с кем попало, садиться в чужую машину, уезжать из города, никого не предупредив. Исчезновение ее представлялось Сошникову очень необычным, не имеющим аналогов среди его прошлых дел. Нужно, прежде всего, выяснить, что сумел узнать о происшедшем капитан из уголовного розыска. Вдвоем проблемы всегда решались быстрее и в книгах, как у незабвенных Холмса и Ватсона, да и в реальной действительности. Так или иначе, но случившееся стало для Сергея Леонидовича вызовом. И он его принял.

Из дневника поручика Алексея Стрельцова

Сентябрь 1917 года

В самом начале осени я возвращался в родной город из Бессарабии, получив отпуск по ранению. Фронт еще держался отчаянными усилиями офицерского состава, но дезертирство становилось все более массовым и грозило крахом действующей армии. В медленно идущем поезде солдаты в серых шинелях открыто говорили о мире на любых условиях, необходимости захвата помещичьих земель и грабежа помещичьих усадеб, готовы были поднять на штыки любого, кто мог бы им возразить. Несколько дней назад выступление Корнилова было подавлено силами войск, верных Временному правительству, генерал и его ближайшие соратники оказались в Быховской тюрьме, что вызвало чувства отчаяния и обреченности у тех, кто еще на что-то надеялся. Я старался не думать о будущем, с нетерпением ждал встречи с родителями и друзьями детства. Наш особняк на Большой Покровской улице показался мне в день приезда той тихой обителью, где хотя бы на короткое время можно забыть о войне, революции, митингах и демонстрациях, призывах грабить и убивать. Мой отец, директор мужской гимназии, всегда тяготевший к либеральным взглядам, выглядел подавленным и растерянным. Он успел разочароваться в Керенском, как ранее разочаровался в Гучкове и Милюкове, не верил теперь никому и не ждал ничего хорошего. Мы с мамой и сестрой-гимназистской успокаивали его как могли, но отец часами сидел в своей комнате за письменным столом и бесцельно смотрел в окно, видимо страдая от своей беспомощности и невозможности повлиять на происходящие события. Давно не приходили письма от моего старшего брата Игоря, служившего мичманом на Балтийском флоте, его судьба внушала всем нам большие опасения.

Встреча с Шуркой Нестеровым доставила мне много приятных минут. Меня призвали и направили в школу прапорщиков с третьего курса Московского университета, Нестеров учился, как и я, на историко-филологическом факультете, но был оставлен по причине слабого здоровья. Он приехал в наш южный город этим летом и возвращаться в Москву пока что не собирался. Мы просидели в гостиной комнате квартиры Нестеровых на Сенной улице несколько часов, обсуждали текущую ситуацию на Юге и в Петрограде, где было особенно неспокойно. В разгар горячего спора о судьбе России в комнату вошла сестра Шурки Леля, окончившая в этом году гимназию. Она очень похорошела, и я чувствовал себя по-настоящему счастливым, слушая, как эта очаровательная девушка смеется над моими незамысловатыми шутками и внимательно слушает ответы на свои вопросы о боях на Румынском фронте. Потом мы втроем гуляли в Городском саду, и Шурка уверял, что война скоро закончится, и пройдут выборы в Учредительное собрание, а уж оно-то определит форму государственного устройства в соответствии с волей народа. Наивные юношеские мечты, ни на чем не основанные, как мне кажется. Грядет новая революция, новая война, боюсь, что это неизбежно. Но мне в эти минуты было не до политики, я видел рядом с собой замечательную светловолосую девушку с длинной косой, слышал ее мелодичный голос, ощущал ее «легкое дыхание», которое рассеивал по саду и серому грустному небу «холодный осенний ветер». Трагический образ героини печального и поэтичного рассказа Бунина стоял у меня перед глазами, и я мысленно молил Бога уберечь Лелю от грядущих бед и невзгод.

А вечером, дома, отец познакомил меня со своим гостем, профессором недавно открытого у нас в городе университета Иваном Павловичем Салтыковым. Дородный, статный, с седеющей головой и окладистой бородой, как у императора Александра III, он с первых минут стал называть меня коллегой, так как заведовал кафедрой истории Древнего мира. Предложение Салтыкова принять участие в раскопках кургана за хутором в десяти верстах от города сразу меня заинтересовало. Вся археологическая экспедиция состояла пока что из него самого и двух студентов, лишние руки были им весьма кстати. Отрешиться хоть на несколько дней от нашего беспокойного времени, пожить в казачьем курене, надышаться вдоволь свежим ковыльным воздухом, чистым и прозрачным…

Я согласился и уже следующим утром, лежа на застеленной соломой телеге, направлявшейся в сторону затерянного в бескрайней степи хутора, смотрел на небо, ставшее бледно-голубым, как на средневековых итальянских фресках.

5

Заседание кафедры истории Древнего мира должно было состояться в три часа дня. Кандидат наук, доцент Николай Семенович Звонарев, исполняющий обязанности заведующего, часом ранее был приглашен к декану факультета для доверительной беседы. В просторном кабинете Александра Игоревича Красносельского он бывал до этого всего пару раз, все вопросы организации учебного процесса решал покойный профессор Свиридов — еще не старый, энергичный, остроумный, пользующийся уважением коллег и студентов, автор ряда научных монографий, которые обильно цитировались в отечественных и зарубежных публикациях. Красносельский, невысокий плотный блондин, недавно отметивший пятидесятилетний юбилей, поднялся навстречу Звонареву и крепко пожал ему руку со словами:

— Присаживайтесь поудобнее, Николай Семенович, разговор у нас будет обстоятельный. Прежде всего, как чувствуете себя на новом посту?

Звонарев усмехнулся:

— Полноценно заменить Виктора Антоновича невозможно, как вы понимаете, но я делаю все, что могу.

Красносельский постарался изобразить на лице приличествующую моменту скорбь, которая нисколько не ввела в заблуждение его собеседника, Звонарев отлично знал о постоянных конфликтах декана и покойного завкафедрой.

— Вы правы, — после некоторой паузы произнес Красносельский, — университет, да и вся наша историческая наука понесли невосполнимую утрату, но жизнь продолжается, мой дорогой, жизнь продолжается. Вашу встречу с коллективом кафедры предлагаю провести позднее, я сам хочу выступить на ней. Но сейчас главное — не утратить достижений незабвенного Виктора Антоновича и в то же время изменить кое-что в соответствии с веяниями времени.

Последние слова декан проговорил, как бы намекая на нечто, давно известное Звонареву. Но тот сделал вид, что намека этого не понял, и спросил: