Полнолуние

— Суд у нас судит по совокупности собранных доказательств. По совокупности, милый мой, улавливаешь?

— Доказательств чего? — Выстроенную Борискиным плотину невозмутимости, наконец, прорвало, и его возмущение вновь выплеснулось наружу. — Что вы пытаетесь доказать? Что дети дружили? Что мой сын был влюблен в эту девочку? Какое все это имеет отношение к тому, что Алина исчезла?

— Отличный вопрос, — нисколько не смутился Зубарев, — и, чтобы на него ответить, мы переходим к самой замечательной улике, можно сказать, жемчужине нашей коллекции — свидетельским показаниям.

— Ах, у вас еще есть и свидетели, — Борискин попытался изобразить саркастичную улыбку, но, поскольку левая половина его лица начала подергиваться от волнения, результат этой попытки вряд ли мог порадовать самого Михаила Анатольевича, если бы только кто-то догадался в этот момент поднести к его лицу зеркало, — и что же за люди, хотелось бы мне узнать? Где вы их ухитрились выкопать?

— Ну, копать еще пока нужды не было, — усмехнулся оперативник, — вот как вы признаетесь, так, чувствую, и придется за лопаты браться. Ну а кто они такие, это вы малость позже узнаете, когда дело до очной ставки дойдет. А сейчас я вам пока кратенько обрисую, что эти добрые люди мне поведали.

Усевшись в кресло, Илья предоставил Зубареву возможность высказать все, что тот считал необходимым, а сам, пользуясь представившейся возможностью, внимательно вглядывался в лица отца и сына Борискиных, пытаясь, впрочем, пока совершенно безрезультатно, уловить в них хотя бы легкий намек на признание вины. Застывшее в оцепенении лицо подростка не выражало ничего, кроме ужаса, в то время как Борискин-старший все больше наливался совершенно искренним возмущением от всего происходящего.

— Я тебя когда спрашивал, где ты был в тот вечер, ты мне что ответил? — В очередной раз пройдясь из стороны в сторону, Вадим ткнул пальцем в сторону Михаила Анатольевича. — Ты мне сказал, что был на службе. А на самом деле?

— Что на самом деле? — устало выдохнул Борискин, похоже начиная понимать, что тратить энергию на споры с убежденным в своей правоте оперативником не имеет никакого смысла.

— На самом деле ты был в поселке, — торжествуя победу, провозгласил Зубарев, — тебя, милый мой, там видели!

— И что с того? — Михаил Анатольевич поднял скованные наручниками руки к лицу и начал массировать виски. — Вы можете понять, это тоже часть моей работы! Кноль поручил мне контролировать порядок в поселке. Уборку, мелкий ремонт. Я два-три раза в неделю планомерно объезжаю или обхожу улицы, проверяю, что в каком состоянии. В тот день был как раз такой объезд. Так что я абсолютно не пытался вводить вас в заблуждение. Вы сами туда забрели каким-то образом. При этом вы совершенно не учитываете тот момент, что в начале пятого я был уже в штабе. Это легко проверить у секретаря. Потом я отправился на склады и не уезжал оттуда до тех пор, пока Кноль не поднял панику. Тогда я вместе со всеми отправился помогать в поисках. Задумайтесь! — Борискин в отчаянии встряхнул руками, отчего звенья наручников недовольно заскрежетали. — Задумайтесь хоть на минуту! Вспомните все обстоятельства. А лучше возьмите и выпишите их на листок. Одно за другим, повременно! Тогда вы сразу поймете, что я не имею, физически не способен иметь хоть какое-то отношение к исчезновению девочки. В то время как она закончила заниматься у Колесниковой, меня уже в поселке не было.

— На листочке, говоришь, — на мгновение задумался оперативник, — можно и на листочке. Только понимаешь, какая интересная штука, занятия в тот день закончились аж на целый час раньше. Улавливаешь разницу? Алина вышла от Колесниковой, когда еще четырех не было. И добавим ко всему этому твою машину, которая проехала в тот край поселка примерно без четверти четыре, а назад вернулась только через сорок минут. Что ж ты там, милый мой, делал все это время, в серого волка играл?

Илье показалось, что в испуганно-безразличных глазах подростка вдруг вспыхнули искры интереса к словам Зубарева, но уже через мгновение Димино лицо вновь не выражало ничего, кроме ясно читаемого желания, чтобы весь этот кошмар скорее закончился.

— Я же не знал, — едва слышно прошелестел Михаил Анатольевич. Его пальцы рук сплелись в странный замысловатый узел и, не переставая, шевелились, словно клубок змей, безустанно борющихся друг с другом. — Я не знал! — Голос его визгливо рванулся вверх и сорвался. — Если бы я знал, что все это случилось в другое время, конечно же, я бы вам все сказал. Но ведь меня же никто не спрашивал. Все думали, что Алина была еще на занятиях, и я так думал. А зачем говорить о том, что никто не спрашивает?

— Но теперь-то ты знаешь, — присев на корточки, оперативник оказался лицом к лицу с Борискиным, — теперь мы все всё знаем. Ты же был там в то время, когда девочка вышла. Так скажи нам, куда она подевалась?

Голос оперативника звучал дружелюбно, почти ласково, но вряд ли у кого-то могли возникнуть сомнения в искренности этого дружелюбия. Ведь нет никакого смысла сомневаться в существовании того, чего точно не существует.

— Где она?

Вадим мягко накрыл ладонью сплетенные пальцы рук Борискина. От этого прикосновения Михаил Анатольевич вздрогнул, словно ощутив электрический разряд, и, вскочив на ноги, выкрикнул, брызжа слюной прямо в лицо уже успевшему принять бойцовскую стойку оперативнику:

— Я не видел ее, понимаете, не видел! Я поставил машину в тупике, за поворотом, потом немного прошелся пешком. Погода была в тот день хорошая. А я еще подумал, что это последний такой день в году, что потом — все, зима. Не знаю точно, может быть, меня минут двадцать у машины и не было, а затем я вернулся и уехал. Я клянусь вам, что так все и было. Я чем угодно готов вам сейчас поклясться!

— Сядь! — рявкнул в ответ оперативник, опуская руку на плечо Борискина.

Михаил Анатольевич безвольно скользнул вниз.