Кадры решают всё

Вторая фаза операции для нас началась в десять часов вечера того же дня. Время было выбрано не случайно: в середине декабря темнело в этих местах уже в пять, так что к двадцати двум часам, по моим расчетам, немцы должны были в основной своей массе уже улечься спать и не мешать нам воплощать в жизнь свои тщательно разработанные планы.

К этому моменту мы с Кабаном, Канареевым, Коломийцем и старшиной Николаевым уже полтора часа как торчали на опушке леса, в семи километрах от Луги, сразу за которым начиналось довольно большое колхозное поле, засыпанное глубоким снегом. И ждали.

– Самолет, – чутко встрепенулся Кабан. Я молча кивнул. Гул самолетного двигателя я услышал еще три минуты назад. В морозном воздухе он разносился довольно далеко. Но сообщать об этом окружающим никакого смысла не было… Кабан обрадованно развернулся в сторону поля и яростно замигал фонариком. После чего в поле перед нами так же замигали огоньки, а затем довольно быстро начала разгораться цепочка костров. Коломиец облегченно вздохнул. Ключевой этап плана, похоже, близился к своему успешному завершению.

Первая эскадрилья установленных на лыжи ТБ-3 приземлилась на наш импровизированный аэродром уже через десять минут. Не глуша двигатели, они подрулили к другой линии костров, более редкой и обозначавшей уже лесную опушку, после чего к ним лихо подскочили четыре десятка саней под загрузку, частью на время одолженных в окрестных селах, частью реквизированных у подвергнувшихся сегодня нападению немецких гужевых обозов. Когда в бортах самолетов распахнулись люки, Коломиец бросил на меня короткий вопрошающий взгляд и, после разрешающего кивка, двинулся в сторону самолетов.

Вернулся он через десять минут с полутора десятками человек.

– Командир шестого парашютно-десантного полка, майор Белоголовцев, – представился один из тех четырех, что двигались первыми, вместе с Коломийцем.

– Командир одиннадцатого парашютно-десантного полка полковник Турбин.

– Командир девятнадцатого тяжелого транспортного полка…

– Старший майор государственной безопасности…

– Командир…

– Значит, так, – негромко начал я, когда все представились, – первый вопрос – сколько войск запланировано к перебросу, с каким вооружением и техникой?

Несмотря на то, что расчет планируемых для операции сил и средств я изложил еще в предложениях, направленных с сыном Сталина, сколько реально мне предоставят в усиление – я до сих пор не знал. И потому, что по прибытии под Лугу мы, в целях соблюдения маскировки и введения противника в заблуждение, почти совсем прекратили пользоваться радиосвязью, и потому, что даже во время последнего сеанса связи, состоявшегося два дня назад, ради которого Коломиец со своими орлами отбегал ажно к реке Саба, точной информации о том, насколько выделенные силы соответствуют моим запросам, я так и не получил. Два комполка десантников переглянулись.

– Ну, с техникой – ясно, – начал Турбин. – Техники не будет. Решили не рисковать. Личного состава, готового к переброске – два полка, около полутора тысяч человек. Из вооружения – стрелковое оружие, пулеметы ДП, а также, если успеем перебросить, около двадцати «максимов», три десятка новых противотанковых ружей конструкции Дегтярева, калибром четырнадцать с половиной миллиметров и, если повезет – шесть ДШК.

Я стиснул зубы. Да, черт возьми, там что – не понимают, что недостаток сил в ключевой точке операции равен ее общему провалу?! Две (с учетом моих ребят) тысячи человек, вооруженных лишь легким стрелковым оружием, смогут здесь только геройски умереть! Причем потерей этих двух тысяч человек дело не ограничится. Точно так же будут умирать и те, кто уже утром начнет биться о фронтовую оборону немцев. И не сможет ее пробить! Ну да ладно – беситься поздно, надо думать, как исправлять ситуацию…

– Почему если повезет? – машинально уточнил я.

– Потому что к моменту нашего отлета на аэродроме их еще не было, – пояснил Белоголовцев. – Застряли где-то.

– Сколько самолетов задействовано в переброске людей?

– Весь мой полк. Двадцать четыре ТБ-3, – коротко доложил летчик. – Каждый должен сделать по четыре рейса. Здесь плечо около ста пятидесяти километров – чуть больше часа полета, плюс загрузка – разгрузка, то-се… Поскольку заправляться нам не потребуется[94], то, получается, часа по три с половиной на рейс. Мы вылетели в девять – последних переправим вам часам к пяти утра. Если, конечно, не произойдет ничего неожиданного.

– Если что и произойдет – так только поломки, – успокоил я летуна. – Два часа назад мои боевые группы начали выдвижение к аэродромам… – это было абсолютной правдой. Причем на этот раз нам пришлось действовать совершенно не так, как мы действовали под Старым Быховом. Мы просто не могли так действовать, потому что группы, выделенные для атак на аэродромы, насчитывали всего по два десятка человек. Большего мы выделить не могли, ибо нам требовалось атаковать сразу девять аэродромов и еще четырнадцать других объектов. Поэтому основной задачей этих групп, в отличие от Быхова, было не уничтожение личного состава и даже не уничтожение техники, а исключение возможности задействования авиации, базирующейся на этих аэродромах, хотя бы на двое-трое суток. Поэтому главный удар они должны были нанести по топливу.

После снятия часовых группы должны были заминировать топливный склад и топливозаправщики. Либо, если подобраться к топливу было по каким-нибудь причинам чревато преждевременным обнаружением, подготовить поблизости позиции для минометов. Мины должны были подвезти на самолетах, причем первым же рейсом, так что уже через полчаса первые сани с грузом мин должны были выдвинуться к заранее определенным позициям… Если минирование топливного склада останется незамеченным, следующими по степени приоритета целями являлись уже сами самолеты. Их можно было облить бензином, заминировать, например, примотав гранату к подвешенной к самолету бомбе и привязав к кольцу с отогнутыми усиками чеки длинную бечеву, вывернуть свечи и залить в цилиндры двигателя воды, набросать песка… короче, с ними можно было сделать все, что можно было бы сделать тихо. И только после этого дело могло дойти до пилотов и техников… Если они ночевали на аэродроме. Если выведение их из строя имеющимися силами не приведет к серьезным потерям. И если их уничтожение не вызовет немедленной реакции находящихся поблизости превосходящих сил противника. То есть бросить гранату в печную трубу землянки на окраине аэродрома или в окно одинокого дома, в котором спят пилоты или техники, – вполне допустимо. А вот атаковать деревню, в которой ночуют пилоты, – уже нет.