— Ты не смейся! — обиженно посмотрела на меня хозяйка. — Я ж вам не досказала… Короче, пришел этот старый колдун на свадьбу. И после того, как люди выпили, стал предлагать свою силу передать. То одному мужику скажет, то другому… Все над ним смеются. А эта рыжая как услышала, так вцепилась в него, как клещ. Люди и не заметили, как они оба ушли. Костик хватился: где? Кто-то видел, куда они пошли, он — следом… Но, видно, опоздал, успела, лярва!
Степановна ловким движением опрокинула в рот заботливо пополненный мной стакан и грустно подперла подбородок кулаком.
— Как в солдаты меня мать провожала… — затянула она.
— Что дальше было, Екатерина Степановна, — поспешно прервала ее Рита. — Интересно.
— Что там интересного? — вздохнула хозяйка. — Сгубила дитенка, паскуда. Иван, брат Костика, с женой и дочкой на свадьбу приехал. Дочка уже в десятый класс перешла, большая была. После свадьбы полегли спать, кто где, девочка просыпается ночью, а эта рыжая стоит над ней, руки раскинув. Вот так!
Степановна попыталась изобразить, как стояла Райка, но чуть не грохнулась с табурета. Я торопливо подхватил и усадил обратно.
— Стоит, значит, — продолжила хозяйка, как ни в чем ни бывало, — и что-то шепчет. Чего ты, спрашивается, над дитенком шепчешь?! — грохнула она кулаком по столу. — А? Лярва ты рыжая… — Степановна всхлипнула. — Девочка наутро никому не сказала, потом только вспомнила. Заболела она в городе. Мерещиться ей что-то начало ночами, вены себе пыталась резать… Родители ее и по докторам водили, и по знахарям. Без толку. Тогда они в Сибирь уехали, на нефтепромыслы. Какой-то знахарь умный им посоветовал. И девочка отошла. Закончила школу, в институт поступила… Надо было не возвращаться сюда, говорил им тот знахарь. Не послушались. И в первый же день, как вернулись, девочка с балкона девятого этажа и спрыгнула. Насмерть…
Степановна замолчала, грустно глядя на растерзанный стол, и я торопливо плеснул ей в стакан. Она, не глядя, схватила его и вылила желтую жидкость в рот. Вздохнула.
— Иван, брат Костика, — продолжила она, — после всего совсем перестал с ним знаться. Сказал: ты мне не брат, я тебя знать не хочу! Но Костик свою рыжую все равно не бросил. Присушила она его, это точно. Она ж от него прямо не отходила. Все увивалась: «Костя, Костя…» Когда его за растрату на «химию» отправили, поехала следом, жила там, чтобы, значит, не передумал и другую не выбрал. У, лярва! — попыталась пригрозить кулаком Степановна, но кулак только приподнялся над столом. — Из-за этого, когда Костик в священники пошел, они в Горку и переехали. Здесь все об этой рыжей знали, никто бы в храм не пошел…
— Сюда Константин давно приезжал? — спросила Рита.
— Сюда? — удивилась Степановна. — Уже и забыли, когда видели.
— А жена его?
— Пусть бы только показалась! Здесь народ ее помнит…
— А может они были в своей Софьевке, а вы и не знаете?
— Я? — Степановна хотела обидеться, но на это у нее уже не оставалось сил. — Вы завтра уедете, а тут все будут знать, что у меня гости были. Пусть знают. К ним не ездят, а ко мне — пожалуйста…
— А собака у Кости и его жена есть? — спросил я, вспомнив разговор с Виталиком.
— Нет у них никакой собаки, — удивилась Степановна. — И не было никогда. Райка их очень не любила — покусали ее в детстве. След на ноге остался… — хозяйка хотела показать, где был след, но вовремя передумала. — Зачем ей собака? Она сама собака…
— Вот что, — она привстала, и я подскочил на помощь. — Пойду я спать. Вы тут сами. Перина, подушки — все в шкафу. Диван разложите…
Я довел ее к кровати, где Степановна, едва упав на под снятое мной покрывало, могуче захрапела. Я прикрыл ее и вернулся к Рите.
— Давай приберем! — засуетилась она, и я без слов стал помогать. Разговаривать не хотелось. Мы приехали в Прилеповку зря. Никто не привозил сюда золотых апостолов…