Девы

— Вот. Я собирался отдать их позже, но… возьми сейчас.

— Что это?

— Письмо. На бумаге я лучше объясняю свои чувства. Прочитай — и все поймешь.

— Не хочу.

— Мариана, возьми! — Фред попытался вручить их ей насильно.

— Не возьму. Прекрати! Я не позволю тебе так со мной обращаться!

— Мариана…

Не слушая, она круто повернулась и зашагала прочь.

Идя по безлюдной улице, Мариана кипела от возмущения. Однако вскоре ее гнев улетучился и сменился грустью, а потом — сожалением. Она переживала не из-за того, что задела Фреда, а потому что оттолкнула его и теперь никогда не узнает, как бы сложилась их история, прими она иное решение.

Неужели Мариана сумела бы когда-нибудь полюбить этого серьезного юношу? Разве такое возможно? Смогла бы она обнимать его по ночам, раскрывать ему все свои мысли и чувства?

Нет… Конечно, нет.

Слишком много мыслей и чувств у нее накопилось. И доверить их она могла бы только Себастьяну.

Вернувшись в колледж Святого Христофора, Мариана не поднялась к себе, а пересекла Мейн-Корт и зашла в опустевший студенческий буфет. Выйдя оттуда в знакомый полутемный коридор, она двинулась вперед и вскоре оказалась у портрета Теннисона.

Почему-то он запал ей в душу. Мариана часто вспоминала изображение этого печального молодого мужчины.

Впрочем, нет, «печальный» — неправильное слово. Как же его описать?

Мариана прищурилась, изучая выражение лица Теннисона, и снова у нее возникло ощущение, что поэт глядит куда-то поверх нее, на что-то ей не видимое…

Что же это?

Внезапно до Марианы дошло, на что, или, вернее, на кого он смотрит. На Галлама!

На фантом, что стоит там, незримый, скрытый от всех остальных… за пеленой. Вот почему взгляд поэта такой отрешенный: он устремлен на призрак покойного. Теннисон был потерян для жизни, он любил умершего и сам похоронил себя заживо.

А Мариана?