— Ну все, духарик, допросился, — объявил он, поудобнее перехватывая биту. — Будем из тебя…
Из-за спины Клыка вынырнул альбинос, уже замахиваясь битой.
Леха рванулся ему наперерез, оскальзываясь в гальке…
И этот туда же, чертов шибздик однорогий! Как же он не чувствует, что сбоку на него находят?! Почему даже глазом туда не косит, идиот…
Леха рванул наперерез альбиносу — но только ведь не успеть, слишком далеко сатир вышел к кабанам. Слишком поздно…
По долине прокатился тугой звон.
На миг все трое кабанов застыли: невозмутимый Клык, альбинос с прутом над головой, замахнувшийся Черноух, осекшийся на полуслове…
И тут их всех скрутило.
Клык и черноухий взвыли, стискивая зубы. Альбинос заорал во весь голос, выгнулся дугой и рухнул на щебенку.
— Опять… — выдохнул черноухий, разворачиваясь к опушке. Про сатира он забыл.
Как и Клык про Леху:
— Назад! Быстро!
Альбинос лишь скулил, катаясь по земле. Хватал ртом воздух и никак не мог оправиться от приступа боли.
— Пошли, придурок! — схватил его за шкирку черноухий и потащил к лесу.
Клык на миг задержался. Поймал взгляд Лехи, прищурился:
— Ну, смотри, мужик… Смотри…
Развернулся и побежал за своими.
Копыта у кабанов были странные — снизу не плоские, а как-то дугой, словно ладонь попрошайки. Куски щебенки попадали в эту вмятину и, когда на это копыто переносился вес, так и норовили вылететь, как шашки из-под пальца при игре в Чапаева. Кабаны оступались почти на каждом шагу. Бежали вроде бы по прямой, а получалось змейкой. Они были уже на опушке, когда над долиной снова прокатился тугой звон. Всех троих скрутило, альбинос и черноухий не удержались и рухнули на землю.
— Встать! — рявкнул Клык. — Быстрее! Ну!
Троица рванула дальше, в переплетение зеркальных стволов и ветвей. Скрылись.