Вода в озере прибывала. Раньше наблюдатель поста гидрометслужбы Михаил Афанасьевич Костромин замерял ее уровень дважды в сутки. Тогда она медленно плескалась под мостками — ржаво-черная, тяжелая, теперь надо было замерять ожившую, поголубевшую воду каждые три часа. Вода карабкалась по берегу все выше, и неизвестно было, где она остановится.
Ветер-верховичок трудился понемногу, вытаскивая из заливчика льдины.
В один из дней, ясных и теплых, на костроминскую заимку в урочище Чии пришел с севера, с низу, как говорили на озере, катер. У самого берега моторист Родион заглушил мотор, и катерок с разгона ткнулся в береговую щебенку. Спрыгнул лесничий, приехавший принимать у лесников заготовленную зимой клепку. Сошел Родион, неторопливый, медвежатый. Глаза у Родиона синие, слинялые. Оглядел костроминское семейство, высыпавшее на берег, заулыбался:
— Никак у тебя прибыль, Михаил Афанасьич? Да ты что с ними делать-то будешь, солить или что?
Белоголовые костроминские ребятишки сгрудились вокруг матери. Сам Костромин стоял поодаль, большой, костлявый, ссутулив плечи. Кисти рук его, тяжелые, набухшие от работы, казалось, тянули плечи вниз. Маленькое лицо было сухо, а светлые глаза смотрели из-под полей старой фетровой шляпы отрешенно и кротко.
Костромин пожал руки лесничему и Родиону и заговорил тихим, на одной ноте, голосом:
— А я думал, нонче не скоро будете. Да вот лесники сказывали, льда много на низу.
— Льдом и шли, — сказал Родион. — Низовка бы ударила — и все, подымай лапки кверху. Пятьдесят километров скалы да медведи. На берег, кроме Белюша, нигде не выскочишь.
— Затерло бы, — убежденно вставил лесничий.
Так оно все и было, Костромин знал это, но Родион и лесничий прихвастнули особой своей, рисковой судьбой. Им хотелось, чтоб старик заметил эту их судьбу. Но Костромин не сказал ни слова, а пошел к катеру, подсунул ему под тупой нос шест, поддернул повыше на берег. Потом он отдал распоряжения своему семейству:
— Ты, Мотя, накрывай на стол, — сказал он жене. — Игорь, насбирай на берегу щепок, снеси в стайку. Колян, дров наруби, подбрось в костер. Рая, Анюта, вы картошку почистите в уху...
Семейство так и прыснуло во все стороны. И скоро уже загустел дымок над стайкой, прокопченным сараем, где к потолку была подвешена суковатая палка, и на суку висел большой семейный котел. Сварилась в котле уха, и семейство опять собралось воедино за столом; и вдруг оказалось, что есть в этом семействе еще один человек, молоденькая девушка, почти еще девочка. Никак не годились для ее длинных тонких ног голенастые кирзовые сапоги, топорщился на утлых плечиках от старших братьев доставшийся пиджачишко.
А может быть, все это некрасивое и нужно было для того, чтобы увидеть ее только завязавшуюся, пока осторожную красоту.
Одеть бы девку да свезти в Москву. Побегали бы за ней парни. Так подумал лесничий, в недавнем прошлом городской человек.
— Михаил Афанасьич, — сказал Родион, — телку-то ты бы мне сейчас отправил.
— Какую телку?
— Да ведь ты к свадьбе своим девкам все, бывало, по телке давал. Глядь, Надька-то за зиму вымахала. Я бы не против к тебе зятем... Телка-то в хозяйстве сгодится. — Все это Родион сказал просто так, по привычке к балагурству. Но смотреть на Надьку ему нравилось. Никогда раньше не было такого.
Надька махнула своими сплошными ресницами, ее глаза с большими зрачками метнулись и притаились. Она выскочила за дверь, порывистая, угловатая девчонка, прожившая свои семнадцать лет на малом клочке каменистой земли, на стыке воды, тайги и гор. Зачем-то запела гортанно и высоко, смолкла, снова появилась в избе, снова убежала. Без нее Родиону стало скучно за столом.
Семейство споро работало ложками. Костромин угощал проникновенно, от души, немного даже суетливо. Жена принесла уху, а сам он стаскал на стол все, что давала ему земля, тайга и озеро. Вернее, то, что брал он у них своими трудами. Ели хариуса, белого, нежного, утром лишь попавшегося в сеть. Ели копченого тайменя, пахнущего дымком домашней коптильни, ели розовую тайменью икру и пельмени, начиненные медвежатиной, пили брагу, сделанную из березового сока. Говорили, как полагается таежным людям, об охоте.
Ушла жена в омшаник за прошлогодними яблоками, припасенными для гостей, и Костромин подхватил ту самую прибыль, что заметил Родион еще на озере, трехмесячную Люську. Подхватил бережно и зыбко. Умел он и это. Люська была тринадцатой в семействе Костроминых.