— Почему вы сказали: «Ей было бы двадцать шесть»? Она жива?
Венгр медленно покачал головой. Едва заметно во тьме.
— Нет. Она не жива.
— Так... — Слепов смолк надолго. Сжег завертку махры. Произнес очень тихо: — Не надо мне говорить, как это было. Оставим до следующей встречи, у меня дома, в Ленинграде... Мне нужно привыкнуть к этому. Я знал вашу сестру.
— Я так думал, — тотчас откликнулся венгр. — У нее был знакомый. Она говорила много о нем. Я очень хотел увидеть его. Очень... Я думал... Я думал, что это, может быть, вы...
Слепов вдруг положил свою руку на широкое замшевое плечо венгра.
— Я любил вашу сестру, Вирмош. Мне ее никогда не забыть.
Два человека стояли близко друг к другу. Молчали. Курили.
Дверь растворилась, показалась Саша. Позвала, не видя: — Вирмош! Ростислав Александрович! Мы уже все чай попили.
— Это не страшно, — сказал Слепов. — Мы еще постоим тут немного. Вы пейте без нас. — Саша ушла в комнату.
— Слушайте, Вирмош, — сказал Слепов, — вы записали мой адрес. Можете считать, что у вас есть дом в Ленинграде. Это навсегда.
— Спасибо, — сказал венгр и что-то тихо произнес по-венгерски.
— Идите, пейте чай, — сказал Слепов. — Я еще постою немного. Завтра мы очень рано выйдем из Алыгджера.
— Я буду вас провожать, — сказал венгр.
Когда венгр Вирмош Риосеги поднял, прощаясь, руку, явился откуда-то самолет. Он шел очень низко, как будто искал кого-то в деревне. И вдруг нашел, обнаружил. Летчик выглянул из кабины, поднял руку, крылья качнулись...
Прямо по ходу у самолета стояла скала. Негде тут было долго махать руками и крыльями.
И все же крылья качнулись опять на прощанье. Теперь в последний раз. Самолет полетел своим курсом.
Снег тает
Случилось так, что в совхозе ни у кого не нашлось гармони. Не было даже завалящей хромки. Степан Никифорович Малиевский, оператор областной киностудии, хмурился, поглядывал вверх — на солнце, на небо. Оттуда, сверху, шел нестерпимый для глаз сияющий свет. Малиевский качал головой и тихо ругался. Он доставал из кармана экспонометр и направлял его навстречу свету. Маленькая машинка ловила большой свет, обращала его в цифирки. Малиевский мрачнел.
Надо было пользоваться погодой, снимать, но не было гармони. А без гармони рушился весь «сюжет», обстоятельно составленный еще задолго до поездки в совхоз. Была в этом «сюжете» и первая улица — вон она протянулась, коротенькая, обозначенная двумя рядами красных вагончиков, и выстроившиеся в линейку тракторы ДТ-54, готовые выйти в поле, и даже самый юный новосел, трехлетний Витька, занимался возле первой весенней лужицы своими весенними мальчишескими делами. Все это было. Не хватало только гармони, чтобы в заключительных кадрах «сюжета» вывести совхозную молодежь на первую улицу, развернуть гармошечные меха. Улыбки и слова, много раз слышанные и читанные, так и просятся в дикторский текст: «...Хорошо трудятся, весело отдыхают молодые новоселы Кармановского совхоза, созданного нынешней весной на целинных землях Алтая».