Фиорд Одьба
Герои в иных книгах сокрушаются: опоздали родиться, не поспели к великим делам. В книге рассказов «Фиорд Одьба» людям некогда сокрушаться. Они гонят плоты по быстрым сибирским рекам. Они ведут машины и караваны оленей. Они везут хлеб, лен, металл и верность своим друзьям — строителям новой жизни. Иногда им бывает тяжко и неуютно в диком краю. И кажется, нет сил идти дальше. Тогда они говорят себе: «Ребята ждут». Эти простые и требовательные слова побеждают сомнение, боль, усталость. Герои книги «Фиорд Одьба» счастливы своей жизнью. Они родились как раз впору, поспели к самым важным на земле делам.
v.1.0
Глеб Горышин
Фиорд Одьба
Л.: Гос. изд-во дет. лит., 1961. — 117 с.
Рассказы. Рис. Н. Лямина.
Герои в иных книгах сокрушаются: опоздали родиться, не поспели к великим делам. В книге рассказов «Фиорд Одьба» людям некогда сокрушаться. Они гонят плоты по быстрым сибирским рекам. Они ведут машины и караваны оленей. Они везут хлеб, лен, металл и верность своим друзьям — строителям новой жизни. Иногда им бывает тяжко и неуютно в диком краю. И кажется, нет сил идти дальше. Тогда они говорят себе: «Ребята ждут». Эти простые и требовательные слова побеждают сомнение, боль, усталость. Герои книги «Фиорд Одьба» счастливы своей жизнью. Они родились как раз впору, поспели к самым важным на земле делам.
Хлеб и соль
Коля брал из плоской алюминиевой тарелки кусок за куском белый, ноздреватый хлеб. Большие куски хлеба убывали быстро. Слишком они были мягкие, податливые и вкусные. Три куска Коля съел с борщом, а один посыпал солью и сжевал так. Соль он достал из большой миски, стоявшей на столе, запустив в нее три чумазых пальца. Соль была совсем серой, оттого что все проезжие шоферы запускали в нее чумазые пальцы.
Коля ел молча, спешил. Едкая смесь копоти, машинного масла и пыли вычернила его безусое лицо. Она просочилась откуда-то снизу, легла на подбородок, забралась в ноздри. Лицо от этого стало еще моложе, наивнее. Хотелось улыбаться, глядя на Колю.
Сам Коля не улыбался. За дверью чайной его ждал старый, заезженный «ЗИС». Он стоял вполоборота к чайной среди таких же присмиревших машин, похожих на больших неведомых животных, сбившихся в стадо посреди пустой площади.
В кузове «ЗИСа» лежали чуть-чуть разбухшие, потемневшие за зиму пшеничные зерна — хлеб из глубинки.
Хлеб был тяжел. Тугие рессоры «ЗИСа» совсем распрямились.
За одним столиком с Колей сидел Владимир. Он работал в той же алтайской автороте и тоже вез хлеб в Бийск. Широченные скулы Владимира обтянула удивительно прочная, малиновая, с сизым отливом кожа. Ушастая шапка сползла с затылка на лоб. Казалось, объемистому затылку не уместиться под шапкой. Он торчал из-под нее, круглый, стриженый, сивый. Глаза были непоседливы, обведены застарелыми, въевшимися в кожу темными кругами из той же несмываемой смеси, что вычернила лицо Коли.
— Поехали, Володя; засветло до Красного Яра доберемся... — Коля проглотил последний кусок хлеба, подобрал с тарелки оставшиеся от борща ломтики свеклы, встал. — Пойдем, Володя!
— Погоди, Колька, видишь... — в руках у Владимира оказалась холодная, заиндевелая поллитровка.
— Ты иди, иди. А его не понужай. Пусть выпьет двести граммов. На дорожку... — Это сказал бородатый мужчина в тулупе. Он вез в Бийск борова на продажу. Мясо лежало в кузове Володиной машины, укутанное в холстину. Мужчина заплатил за гуляши, стоявшие перед ним и перед Владимиром. Он чувствовал себя за столом хозяином. Он говорил снисходительно, свысока:
— Ну, давай, давай. Ничего. Двести граммов для шофера — это ничего. Только смотри, чтобы...
— Как-нибудь, папаша... — Владимир бережно поднес ко рту граненый стакан с водкой.
Коля вышел на улицу, достал из кабины длинную заводную ручку. «ЗИС» нехотя, будто спросонья, бормотнул что-то невнятное и смолк. Потом еще раз. Потом вдруг заревел, как подраненный зверь. Коля вскочил в кабину, сбросил газ, и рев перешел в ровное, деловитое постукивание. Коля потянул рычаг переключения скоростей, и он подался со страшным скрежетом. «ЗИС» заскрипел тяжким кузовом, залязгал непригнанными дверцами, пошел.
Мартовский день, клонивший к вечеру, все еще был синим и теплым. Ветровое стекло не тронула изморозь, сквозь него хорошо была видна дорога. Сначала она бежала под колеса, широкая, гладкая и низкая. Низкой она казалась потому, что по обеим ее сторонам возвышались валики снега: дорогу чистили после бурана.