Я чуть было не проглотил его на вздохе, потом он едва не выпал из моего открытого рта, но Кирюха придерживал его и лапками, и своей магией, и постепенно лекарство начало действовать. Жуткая горечь, которую я только сейчас начал замечать, ушла в сторону, заменившись запредельной сладостью, и я вцепился в кусок плотного и гладкого сахара зубами как собака в кость. Я судорожно заелозил по нему языком, пытался его разгрызть, пыхтел и причмокивал, с бесконечным облегчением чувствуя, как боль не то чтобы уходит, а просто становится терпимой.
Домовёнок с отчаянием и страхом смотрел на меня, что-то приговаривая и колдуя по-своему, а я начал уже осознанно дышать и смог хоть немного прийти в себя. Сглотнув сладкую и приносящую облегчение слюну, наконец осмысленно огляделся по сторонам и кивнул Кирюхе на свои связанные руки и ноги.
— Сейчас, сейчас! — засуетился домовой, дёргая узлы и потихоньку ослабляя верёвки. Потом, сдирая кожу на кистях, я вырвал руки из петель и, свободно согнувшись, со стоном наконец-то прижал их к своему правому боку.
— Магией, магией! — суетился вокруг моих ног Кирюха, снимая путы. — Тут можно, тут подвал! Он древний!
— Какой еще магией, — прохрипел я с досадой на него, отвлекал же, с невиданным облегчением прикрывая глаза. Боль стала похожа на сильную зубную, и я радовался ей. — Ошейник же.
— Так сними! — на мгновение замер передо мной Кирюха, удивлённо и с усиливающейся тревогой заглядывая мне в лицо. — Там застёжка! Простая! Щёлк — и готово! Ты что? Я не могу — ты можешь!
Мысленно плюнув на себя за недогадливость, дрожащей рукой я полез к ошейнику, попытавшись найти, где он там расстёгивается, и не смог. И пальцы были деревянными, и шея, и боль от движения усилилась, заставив замереть на полдороге.
— Левее, левее! — кинулся командовать трюмный, — ещё чуть, ещё, вот-вот-вот! Держи там! Пимпочку, пимпочку нажимай! Сбоку она!
Не ощущая никакой пимпочки, я нажал всеми пальцами по очереди, и вот на большом неведомый механизм сработал. Звонко щёлкнул замок, и ошейник повис на моей шее холодной дохлой змеёй. Я сумел зажать один его конец в кулаке, рука бессильно упала к моим ногам и сдёрнула его за собой, уронив на пол.
Подскочивший к нему Кирюха отважно отбросил его подальше в угол мотком веревки, которую он снял с моих ног и уже хозяйственно смотал в небольшую бухточку.
Дышать сразу стало легче, я закрыл глаза и на вдохе со всей силой, с какой только мог, потянулся к своей родной зелёной магии. Мир замер, почувствовав мою боль, а потом как будто кинулся забирать её у меня, вытягивая вовне и куда-то вниз. Сверху надо мной словно бы висела туманная сеть-заглушка из тех самых амулетов, да новопостроенные церковные стены давили магию, а вот подвал этот и всё, что находилось ниже его, всё это мне откликалось, было родным и до ужаса знакомым.
Я смотрел закрытыми глазами куда-то себе под ноги, в глубь этих древних и добрых, в общем-то, стен и дышал в одном ритме с ними, отдавая свою боль. Уходила изо рта хинная горечь, перебитая непонятной запредельной сладостью этого обычного куска плотного сахара, и я до того отвлекся, что даже не сразу понял слова Кирюхи.
— Ты умрёшь! — в диком ужасе схватился он за щёки, с огромной тревогой заглядывая мне в лицо. — Что делать, Артём? Скажи, что делать?
— Все умрём, — радостно улыбнулся ему я, попытавшись вдохнуть полной грудью и не сумев этого сделать. Боль никуда не уходила, он просто отошла на второй план, и не подумав исчезать совсем, на что я очень сильно надеялся. Настороженно выплыв из эйфории, я с усталостью посмотрел на Кирюху. Больше всего я сейчас хотел немного полежать и отдохнуть от новых впечатлений, и чтобы меня оставили в покое, но не получится, видимо.
— У тебя печени нету! — обеими лапками дёргал меня за штанину Кирюха, заливаясь слезами. — Как будто есть и тут же нету! Делай что-нибудь, Артём! Ну пожалуйста-а-а!
Я замер, мелкими глотками хватая горький воздух, и судорожно смотрел внутрь себя, попытавшись что-то там увидеть. Тот фокус, которым я убрал у себя синяки от Хельги, просто расправив свою ауру, не прокатил. В правом боку вместо печени я увидел словно бы огромный сгусток мёртвой крови, а поддерживающее силы церковное заклинание, которым наградил меня монах, слетело. Дела мои действительно были плохи, и я это понял отчётливо.
Понять-то понял, но всё ещё улыбался, против воли наслаждаясь тупой, ноющей болью в правом боку. Я просто дышал, без сил сидя на этом проклятом стуле, не помышляя о спасении и не строя никаких планов. Так бы и дальше сидел, все отпущенные мне два или три часа, если бы не Кирюха. Он тормошил меня, дёргал то за штанины, то за волосы, и наконец добился своего.
— Ну чего тебе? — выдохнул я, открыв глаза. — И вообще, почему ты ещё здесь? Дуй на «Ласточку», расскажешь экипажу, что мы попались. А там и Лара прилетит, она меня враз вылечит.
— Не прилетят! — в отчаянии замотал головой тот. — Не смогут! Сила здесь великая, не пустит! Стены вверху чёрные, равнодушные! Пушки грозные! Люди злые, запутавшиеся! Неправда здесь лютая гнездо себе свила, я вижу! Домовых нету, в подвалы спрятались и плачут, в самом низу! Помогать мне боятся!
— Тогда приплыли, — я погладил его по головёнке, попытавшись ещё и вытереть ему слёзы. — Тогда тебе тем более надо бежать. Надо рассказать нашим, что ты здесь увидел, это им поможет. А ты дверь изнутри запрёшь, ты ведь можешь замок сломать, я знаю. Может, и успеете. Вещи мои где, кстати? Принести можешь? И револьвер чтоб, отстреливаться буду, время тянуть.