Алмазы Селона

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я не мог отказать себе в удовольствии подарить тебе зеркало, Юти, и не пожалел. Потому что немало позабавился, наблюдая за твоими ужимками и прыжками. — Он закривлялся, повторяя ее мимику перед зеркалом… — Гелль же была просто великолепна, так и передай ей. Она завалилась спать в кресло, потом взяла первую попавшуюся тряпку и подсунула тебе, выдав за результат напряженного получасового выбора. Кстати, у меня в это время были друзья, им тоже понравилось. — Он с интересом наблюдал за ней.

— Жалко, что я не разделась перед твоим зеркалом догола, — улыбнулась Ютика. — Но я же не знала.

— Тебе нехорошо? — с преувеличенным участием поинтересовался он. — Ты так побледнела… — Она держалась лучше, чем он мог ожидать. — Знаешь, милая, — сказал он с искренним сожалением, — беда любой женщины в том, что она уверена в собственной исключительности, если мужчина провел с ней ночь. Она сразу уподобляется сове, которая на свету не видит того, что делается у нее под носом. А меня интересуют женщины, умеющие удивлять, способные как можно дольше удерживать мое внимание. Любовь — это прежде всего игра, в которой не всегда знаешь, кто победит. Увы, ты предсказуема. И это платье на тебе, извини, просто кошмарно традиционно.

— Понимаю. Тебе больше понравилось бы, если бы я дала тебе пощечину, ты — мне, и мы бы вцепились друг другу в волосы на глазах у твоих дорогих гостей. Это и должен был быть гвоздь вечера, любимый? Может, рискнем?

Он развеселился.

— А это мысль! Но нет, момент уже упущен… С чего мы вдруг начнем хлестать друг друга по щекам?

— А если попробовать? На нас уже смотрят.

— Нет. Категорически нет. Ты уходишь?

— Зачем? Веселье в самом разгаре. Мне все больше нравится у тебя. Я, пожалуй, еще выпью. — Она снова села за столик.

Он задумчиво посмотрел на нее, наклонился и поцеловал в щеку. В душе у него что-то слабо шевельнулось — может быть, нежность? Или восхищение?

— Иди развлекайся, — улыбнулась она. Глаза у нее были карими и сухими.

Анахайм пошел вдоль столиков. Она посмотрела ему вслед. Красив, проклятый, так красив, что перехватывает дыхание… Женщины, способные удивлять… Что ж, Остин, ты сам напросился.

— Вы очаровательны, Ютика, — говорил Витацис, ловко ведя девушку в медленном танце. — И вам не место в этом зале. Почему вы не уедете домой?

— Мне здесь нравится.

— У вас слишком горькая улыбка, чтобы я в это поверил, — тихо сказал охранник. — Пожалуйста, уходите отсюда. Я могу отвезти вас.

— И вас за это не выгонит с работы… ваш хозяин?..

Она думала только о нем, а ведь они болтали минут двадцать на самые разные темы, и ему казалось, она уже забыла все, что хозяин наговорил ей. Витацис злился на самого себя — какого черта он прицепился к ней? Он совсем спятил. Скольких он перевидал, этих девушек, уезжавших отсюда совершенно уничтоженными, с разбитым сердцем и такой вот растерянной, отчаянной улыбкой? Но в Ютике было что-то такое, что волновало его. Витацис не влюбился, нет. Он испытывал к этой одинокой девочке, умудрившейся налететь на его хозяина, что-то братское… жалость, сочувствие… Но разве он может прямо сказать ей: не вспоминай, как он был нежен с тобой вчера и какие слова говорил, беги отсюда, беги без оглядки, как из ада, и молись, чтобы он больше никогда не вспомнил о твоем существовании?.. Сколько тогда Витацис проживет? Пять минут? Или, если повезет, десять…

Охранник поежился. Мысль о смерти отрезвила его, как ледяной душ.

— Зачем вы посадили на господина Анахайма «жучка»? — холодно спросил он.

Она покачнулась, но он поддержал ее, обнимая за талию.