Пять президентов

— Не надо.

— И вы никуда не поедете?

— Никуда.

Джекобс чуть не рассмеялся:

— И не надо присылать вам Арви?

— Я занят! — взорвался президент. — Ты что, не понимаешь, что я работаю?

— А в дурака мы еще будем с вами играть? — не сдавался Джекобс, давясь от еле сдерживаемого смеха.

— Вон! — заорал взбешенный президент.

— Ну как знаете, Кен, — невозмутимо ответил Джекобс. — А то я могу принести вам сигару.

Состояние духа Джекобса было теперь непробиваемо, как железобетон.

Этого, однако, нельзя было сказать о Таратуре. Час шел за часом, в канаве оглушительно стрекотали кузнечики, солнце раскалило кузов машины, над пустынным шоссе заструились серебристые переливы марева. А из усадьбы никто не выезжал.

«Четыреста восемьдесят семь… Четыреста восемьдесят восемь… Четыреста восемьдесят девять…» — считал Таратура, вывинчивая и снова завинчивая запальную свечу. Когда счет достиг пятисот, Таратура не выдержал.

— Шеф, — крикнул он в микрофон рации, — с пятым, похоже, осечка! Его до сих пор нет! Прием.

— Черт с ним, — после секунды молчания ответил Миллер. — Хватит и четырех. Возвращайтесь.

Глава 4

Вызов Дорону

По воскресеньям первую половину дня Дорон работал.

Это не значило, что Дорон не умел отдыхать. Напротив. В воскресенье он позволял себе встать на час позже, не торопясь — за стаканом черного кофе, — перечитывал ночные донесения, перелистывал утренние газеты и тем самым сразу включался в ритм жизни планеты. Дорон был и мудр и равнодушен; в донесениях он видел смысл и содержание истории, к творцам которой причислял и себя.

Программу второй половины воскресенья готовил Дитрих, который точно угадывал желания и фантазии своего генерала. Поэтому вечером Дорону предстояла либо стрельба из лука по летучим мышам, либо поездка в варьете, ужин при свечах с певицами, развлечения в духе Борджиа, пасторальные танцы. В одном он был уверен твердо: Дитрих не ошибается и вечер будет приятным, интересным, запоминающимся.

В этот день все шло, как и всегда. До обеда было еще далеко. В углу кабинета то и дело раздавался пулеметный стук телетайпа, и Дитрих неслышно клал на угол стола бумаги с нулями и единицами. Дорон, погруженный в обдумывание, не замечал своего секретаря. В эти часы Дорон оставался сверхточной и сверхлогичной вычислительной машиной.