«Если», 2010 № 05

22
18
20
22
24
26
28
30

Собор слегка смахивает на яйцо.

Ну, хорошо — на яйцо несколько тысяч световых лет в поперечнике. Внедренное в многомерную поверхность горизонта событий Стрельца А, черной дыры посреди Млечного Пути, как татуировка, нанесенная двухмиллионнозвездной порцией квантовой нестабильности, двумя десятыми процента вещества Галактики. Мы взяли его, отбуксировали сюда и не намерены возвращать. Затея по любым меркам титаническая.

Короче, снаружи Собор напоминает яйцо.

Внутри яйца — внутри храма — законы природы неприменимы. Или, скорее, применимы избирательно. Феноменология покоряется телеологии. Сущность — долженствованию. В стенах Собора нельзя навредить невинным детям, как ни старайся. Невозможно сманивать их на панель, швырять в гулаги за то, что родные им дороже государства, соблазнять, растлевать и губить лживыми пророчествами и откровениями, насиловать за алтарем, угонять в колхозное рабство, пожирать. Невозможно никого побить камнями. За все холокосты воздалось сторицей — так в свой срок приносят прибыль великое множество облигаций, великое множество накопительных счетов. С ураганами, землетрясениями и иными ведущими к вымиранию бедствиями, какие приходилось терпеливо сносить нашему биологическому виду, произведен окончательный расчет: переписанные в кэш, они послужат к процветанию. В стенах Собора козырь совесть, а не власть. Сила — на стороне правды.[15]

Ладно-ладно, какой же он все-таки внутри?

Бросьте. Вы же знаете, этого не объяснишь. Пришлось бы показывать.

Впрочем, попробую.

Просторный. Сложный. По определению. Представьте схему более замысловатую, чем предмет, который она изображает. Не можете? Таков Собор. Когда впервые переступишь его порог, он еще представляется обычным зданием — церковь как церковь. Но это лишь начальное впечатление. Постепенно замечаешь: все здесь… не то, чем кажется.

Каждая дверь, каждое окно, каждая галерея, ниша, закуток и закоулок открываются в нечто более обширное, чем помещение, откуда вы пришли. Собор внутри больше, чем снаружи.

Он прекрасен. Он искрится тысячью росинок, и каждая сама по себе отдельный, открытый для вас мир. У Собора есть голос. Немного схожий с журчанием воды. Немного с ветром. Вы не сразу понимаете, что слышите воздух, песнь парящих в нем миров: танцуя, как пылинки в солнечном луче, они рябят, прокатываясь друг по другу, точно хрустальные пузырьки. Вы вдыхаете их.

Аромат. Незнакомый. Свежий. Мудреный и неизъяснимый. В атмосфере роятся возможности. Перспективы.

А мы ведь только докончили подвал, черт возьми.

Камень преткновения. Яйцо — Собор — по своей природе несовместимо с Вселенной, какой мы ее знаем. Норовит расколоться и породить собственный карманный универсум.

Яйцо хочет, чтобы из него что-нибудь проклюнулось. Здесь-то и начинается моя настоящая работа. Здесь выходит на сцену моя будущая супруга. Та, на ком я женюсь после Ребеккиной смерти.

* * *

Ее зовут Лу. Она контроль качества. Якобы. Кем бы она ни была, сейчас или потом, я на нее любуюсь. Древняя бронза кожи. Темные глаза. Физически — абсолютно мой тип. Есть и другие моменты совместимости.

Давайте просто скажем, что у нас с ней много общего.

— Нас тревожит опорная матрица нижнего подвального этажа, — с места в карьер, без всяких «здрасте» сообщает Лу. Откуда она взялась? Как попала в мой кабинет? Очень просто. Как сфера, посетившая Флатландию в книжке Эббота:[16] внезапно появилась из третьего измерения, как вторгается под воду палец, если макнуть его в пруд.

Повторюсь, у нас много общего. Лу путешествует во времени. Но тело, в котором она постоянно обитает, появилось из куда более далекого будущего, чем мое. Лу сильнее. Крепче. Резвее. Одним прыжком перемахивает через небоскребы.

И на кривой козе ее не объехать.

Спрашиваю: