Лидочка видела через открытую дверь, как Владимир Сергеевич извлек из шкафа рубашку и, повернув к свету, стал внимательно ее разглядывать. Медленно, как в замедленной съемке, просунул руку в рукав, опять посмотрел, просунул вторую руку и принялся не торопясь застегивать пуговицы, выколупывая каждую из петельки. Столь же тщательному осмотру подверглись спортивные синие брюки и стеганая домашняя куртка — сбита щелчком случайная ворсинка, разглажена несуществующая складка. О господи! Вот так каждое утро — не одевание, а целый спектакль. Смотрит, смотрит, словно дыру ищет. А чего смотреть? Все чистое, выглаженное — ни пятнышка, ни морщинки.
Покончив с одеванием, Владимир Сергеевич долго сидел перед зеркалом, укладывая волосы на прямой пробор, массируя пальцами лицо. Черт знает что! Нарциссизм какой-то! Лидочка нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла.
Появился Владимир Сергеевич, величественно-спокойный и прямой.
— Я вижу, ты нервничаешь?
Уселся в кресле напротив, чинно соединив колонн. В комнате резко запахло одеколоном. Вот в чем не знает меры, так это в одеколоне. Задохнуться можно.
— Ничего я не нервничаю, — сказала Лидочка.
— А я вижу, что нервничаешь, следовательно, чувствуешь за собой вину.
— Никакой вины я не чувствую. Меня посылают на Всесоюзный семинар библиотечных работников.
— Как же не чувствуешь, если сообщаешь мне об этом в последний день? Когда ты узнала о командировке?
— В пятницу.
— Почему же ты не сказала в пятницу?
Лидочка молчала.
— А я знаю почему, — с инквизиторской методичностью продолжал Владимир Сергеевич. — Чтобы поставить меня перед свершившимся фактом.
Лидочка опять промолчала. Это была сущая правда.
— И билет, полагаю, уже куплен?
— Да… Полина Григорьевна отдала мне свой.
— Та-ак… А жить где собираешься?
— В гостинице «Центральная». У Полины Григорьевны там администратор знакомая.
— В «Центральной»?
Темные брови Владимира Сергеевича чуть поднялись вверх, между тем как лицо продолжало сохранять полное спокойствие.