— А если…
— Если бы ты сказал, зачем тебе это надо, и твоя идея меня заинтересовала бы…
— Завтра так завтра, — поспешно сказал Беркович.
Недовольный собой, погодой (третий день стояла душная жара — хамсин[8]), женой (Наташа затеяла уборку, и любимый диван оказался выдвинут на середину комнаты — ни посидеть нормально, ни подумать), начальством (Хутиэли намекал, что пора отчитаться о проведенных розыскных мероприятиях), Беркович ехал на работу, но вместо того, чтобы на Карлебах свернуть направо, к управлению, он сделал левый поворот и направился к дому Альтерманов, не имея, впрочем, в голове ни одной стоящей мысли, которую можно было бы преподнести Рине вместе с просьбой позволить еще раз осмотреть квартиру.
Поставив машину, как и в прошлый раз, на стоянке около соседнего дома, Беркович с раздражением обнаружил у подъезда давешнюю девицу-репортера, беседовавшую с толстой, похожей на кегельный шар, Эстер. Рассказать она репортерам ничего не могла по той простой причине, что, работая санитаркой в «Ихилове», вернулась в тот день со смены часов в одиннадцать утра, когда у дома уже скопились полицейские машины и толпа любопытных. Тем не менее Эстер что-то увлеченно рассказывала девушке, а та возбужденно кивала и держала диктофон на довольно далеком расстоянии, поскольку громкий голос Эстер слышен был и на противоположной стороне улицы.
— …всегда были странные, — вещала она. — По-моему, они христиане, я видела, зимой притащили домой елку, а в суккот[9]даже не заглядывали ко мне в сукку хотя бы с праздником поздравить…
Беркович проскользнул в дом прежде, чем девушка-репортер успела перевести свое сосредоточенное внимание с Эстер на полицейского. «Господи, — думал он, быстро поднимаясь по лестнице, — почему некоторые непременно хотят, чтобы все жили и вели себя так же, как они?» Сам он тоже ни разу не сидел в сукке — ни с соседями, ни на работе, где во дворе управления возводили осенью огромный шалаш, в котором генерал принимал и угощал сотрудников. Дома у Берковичей была синтетическая елка, на которую Арик лично вешал игрушки, радуясь празднику, как радовался и ханукальному[10] волчку (в его коробке их накопилось не меньше двух десятков — светящихся, играющих музыку и даже прыгающих в танце), и пуримским[11] карнавальным костюмам, которые выбирал для себя сам и тщательно следил за эклектикой: цеплял на себя трехствольное ружье пришельца, зубастую маску вампира и царскую корону.
Из-за двери слышны были громкие женские голоса: похоже, Рина о чем-то спорила с дочерью, но слов не разобрать, Беркович и не пытался, понимая, что одно неверно понятое слово приведет к неправильной интерпретации разговора, а это меньше всего сейчас нужно.
Голоса стихли, Беркович услышал шаги, кто-то разглядывал его в глазок, дверь открылась ровно настолько, чтобы он мог протиснуться в квартиру, что Беркович и сделал под пристальным взглядом Леи, одетой в короткий домашний халатик и вьетнамки. Голова у девочки была повязана темной косынкой, глаза смотрели настороженно.
— Здравствуй, Лея, — сказал старший инспектор и добавил фразу, которую не собирался произносить — по крайней мере, не в начале разговора. — Вот, пришел узнать, не нужно ли вам с мамой чего-нибудь… ну, не знаю…
Он смутился и начал еще больше на себя злиться, отчего следующая фраза оказалась никак не связана ни с предыдущей, ни вообще с чем бы то ни было, что могло интересовать Лею:
— Передавали, когда я ехал: под Иерусалимом опять горит лес.
Кому здесь интересен горящий в Иудейских горах лес? Но Лея, к недоумению, но и к радости Берковича, оживилась:
— Я видела настоящий пожарный самолет! Так и подумала: где-то сильный пожар!
И сразу, без перехода:
— Я позову маму, ладно?
Рина вышла из спальни, поправляя прическу. На женщине было длинное, до пят, закрытое черное платье.
— Здравствуйте, Рина. — Смущение прошло, Беркович точно знал, как вести разговор, но маска, надетая перед тем, как он вошел в квартиру, еще какое-то время оставалась на лице, и Рина ответила резче, чем, видимо, собиралась, когда услышала, что дочь разговаривает с полицейским:
— Вы пришли сказать, что нашли убийцу моего мужа?
Беркович окончательно согнал с лица не нужное сейчас выражение и произнес деловым тоном, будто речь шла о запятой в протоколе, которую нужно было завизировать, прежде чем сдать дело в архив:
ebooksa