— Вчера.
— Лея! — На сильные эмоции у Рины сейчас не хватало энергии, но то, что дочь в ее отсутствие рылась в ящике, где никогда не было детской обуви, вызвало возмущение. Куда еще Лея заглядывала? Как неприятно узнавать о детях такое… да еще в присутствии полицейского инспектора… что он подумает?
— Вчера, — удовлетворенно произнес Беркович. — Эти три куклы были на месте?
— Да, — кивнула Лея.
— Ты брала их в руки?
— Нет.
— Куклы тебе знакомы?
— Да.
— Это твои куклы?
Легкая заминка, которую невозможно было не заметить.
— Нет. То есть… Они ничьи… То есть…
— Что значит «ничьи»? — не выдержала Рина. — Никто, кроме тебя, в куклы не играет. Положил их сюда папа, не ты же сама! Тут лежали его тетради, где они сейчас?
Вопрос она задала, в принципе, правильный, но не своевременный, и Беркович перехватил инициативу:
— Продолжай, Лея, — мягко сказал он. — Ты сказала «то есть…».
— Ну… не знаю, как объяснить.
— Не нужно объяснять, Лея. Просто расскажи об этих куклах. Если они ничьи, как ты говоришь, то, значит…
— Папа не знал, как они оказались дома.
— В каком смысле? — опять вскинулась Рина, и Беркович вынужден был вмешаться:
— Рина, пожалуйста, позвольте мне поговорить с Леей. Хорошо? В вашем присутствии.
Рина опустилась на кровать, ногой попыталась задвинуть ящик, но он не поддавался, и она оставила усилия, сидела, хотя и молча, но мысленно громогласно выражая свое возмущение. Рина говорила плечами, пальцами, расправлявшими оборки на платье, стиснутыми зубами, даже прической, которую она легким движением руки привела в необратимо разрушенное состояние.