Беглая книга

— …и ваще, блин, учиться надо хоть иногда…

— Учеба не волк, ну ее на фиг… у Колбаскина собираемся, а?

— А, да… забыл совсем…

Колбаскин… Опять Колбаскин? Вряд ли это тот самый…

— А что у него на этот раз? Опять ирландские саги энд виски?

— Не, это уже не круто. Это уже на каждом углу валяется. Он бретонский вечер забабахать обещал.

Я напряглась, стараясь не подавать виду, что подслушиваю. И продолжала подслушивать.

— Ну… Тоже дело… а че там будет?

— Кто-то ему сидр бретонский привез, будем пить. Музыку слушать, Мервент и еще чего-нибудь. Еще в программе будет чей-то спич про Стивелла и чтение бретонской Библии.

— А, ну может приду…

Я не знала что делать. Мне очень хотелось спросить у них, откуда они знают про бретонскую Библию, и кто ее будет читать. Но я не знала как к ним обратиться, что сказать, я растерялась… Вообще, когда надо быстро реагировать, я тушуюсь и не знаю что делать. Вот и тут, пока я раздумывала, что и как сказать, молодежь вышла на остановке, и я потеряла из виду этих двух парней.

Всю дорогу до родного НИИ я ругала себя последними словами. Ну как так можно? Я же своими ушами слышала «бретонская Библия!» Вот всегда так, Ритка, дура ты набитая! Надо было хватать этих парней за грудки, трясти, выяснять, где и когда они про эту Библию услышали (а может быть, они ее видели?) и кто будет читать эту Библию? В общем-то волновалась я зря. Телефон Колбаскина у меня уже был. И, если мне не изменяет память, он даже звал меня на свои сборища. Значит надо позвонить и вежливо сказать, что я прониклась и обязательно приду… Проще простого.

21

Пауль больше ни о чем не думал. Его устроили наверху в комнате, где, видимо какое-то время никто не жил. Наверное, до войны здесь было гораздо больше народу. Пауль просто лежал, то спал, то не спал, и смотрел на потолок своей шкафоподобной деревенской кровати. Обитательницы фермы — а всего их оказалось четыре — две совсем молоденьких, одна постарше и совсем старая бабушка — сами ухаживали за раненым. Врача не позвали: то ли денег не было, то ли далеко было ходить. Но Пауль понимал, что, возможно, это и к лучшему. Хозяйки ухаживали за ним не хуже сестер милосердия. Хотя при этом с ним старались без надобности не разговаривать, при взгляде на него брезгливо поджимали губы, и вообще вели себя так, как будто по воле Божьей им пришлось выхаживать жабу или гадюку, или еще какое-то неаппетитное животное.

Первое время Пауль много спал, немного ел и чувствовал себя лучше, но к концу третьего дня пребывания на ферме у него начался жар. Он то обливался потом, то трясся от озноба как тогда, на дороге под дождем, и снова вспоминал треберновское «Зубы дробь выбивали частую…», потом поминал Треберна самыми изощренными словесными способами. Вечером молодые женщины куда-то ушли. Куда — Пауль не понял. По-французски они обращались только к нему, а между собой щебетали по-своему.

Старуха сидела внизу у очага, Пауль слышал, как она пела что-то очень монотонное. Его разморило, и он стал проваливаться в какую-то вязкую липкую глубину. Сначала ему приснились воробьи, которые прилетели из дырки в потолке и начали расклевывать его тело на части. Пауль кричал им «кыш», пытался отогнать, они с громким чириканьем разлетались, но тут же снова прилетали. Потом кто-то объявил воздушную тревогу, и воробьи улетели, превратившись в военные самолеты. Потом откуда-то сверху на Пауля посыпались горячие вилки и ложки. На лету они плавились и стекали на Пауля раскаленным дождем. Олово текло к его лицу, переливалось через подбородок, заливало нос, горло, внутренности. От олова горло болело, нос не дышал, и сколько ни пытался Пауль увернуться от ложек и вилок, не получалось никак. Потом к кровати подошла огромная собака и стала тыкаться Паулю в плечо. Она трясла его все настойчивее и настойчивее, пока он не проснулся.

Когда проснулся, то увидел, что у кровати сидит не собака, а мужчина, одетый по-городскому. Рядом с ним на лавке лежала шляпа и добротный портфель из свиной кожи. Комната была непривычно освещенной, как будто на ферму провели электричество.

— Так, проснулся, наконец! — сказал он по-немецки. — Ну что ж, пора наш договор подписывать.

— Какой договор? — Пауль так и не осознал, перешел ли он грань между сном и действительностью. — Вы… Мы… мы знакомы?.

— Имели честь познакомиться, когда вы, дорогой Пауль, шагали под дождем в неизвестном вам самому направлении. И я указал вам путь к ближайшей ферме.