По лезвию бритвы

22
18
20
22
24
26
28
30

— Кисвас, хао чи! Кисвас, хорошо, — промычал я и погладил живот.

Подозрения толпы рассеялись, люди заулыбались мне, довольные тем, что белый человек выставляет себя на посмешище. Они что-то отвечали мне, но слишком быстро, чтобы я смог разобрать слова.

Моя жертва не разделяла всеобщего веселья и пока не разгадала моей уловки. Я плюхнулся на лавку, заняв место напротив киренца, и повторил свою мантру:

— Кисвас, хао чи! — Растянув губы в тупую улыбку, я продолжал: — Ну рен — маленькая девочка — хао чи ма? — Отчаяние заструилось ручейком пота по его желтоватой коже. Я заговорил громче: — Кисвас, хао чи! Ну рен, хао хао чи!

Киренец-исполин резко поднялся, пытаясь проскочить в узкий проход между столами. Я тоже встал и преградил ему путь, подойдя достаточно близко, чтобы почувствовать едкий дух его немытого тела и чтобы он услышал мой приговор, вынесенный ему на ломаном, но понятном киренском.

— Я знаю, что ты сотворил с девочкой. Не пройдет часа, как ты умрешь.

Он толкнул меня в грудь, и я неуклюже повалился на стол. Толпа залилась смехом, я присоединился к ней, строил гримасы и громко смеялся, наслаждаясь своим лицедейством и разыгранным представлением. Я лежал, слушая насмешки еретиков, и наблюдал сквозь обращенные в сторону двери широкие окна, как убегал киренец. Как только он скрылся из виду, я сполз со стола и помчался к черному ходу, спотыкаясь о грязные столы в кухне и бурча по пути что-то насчет вреда пьянства. Очутившись снаружи, я пустился бежать со всех ног в надежде перерезать ему путь в том месте, где переулок смыкался с главной дорогой.

Я домчался до перекрестка и спокойно пристроился к уличной стене, будто стоял там весь день. Киренец обогнул угол и обернулся назад. Когда он увидел меня, его кожа до того побелела, что теперь его можно было принять за руэндца. Я прикусил язык, чтобы не засмеяться, от бедняги разило страхом, точно крепкой, вонючей брагой. Клянусь Шакрой, мне этого не хватало. Некоторые радости преступная жизнь доставить все-таки не способна.

Я кивнул, когда он проходил мимо, и отделился от стены. Киренец был уже на грани срыва, осознание вины и ужас сдавили его. Не зная, идти или бежать, он выбрал способ передвижения, которому не хватало сразу и скорости, и грации. Я шел тем же шагом, обгоняя редких прохожих, но не старался догнать его.

Пройдя пару кварталов, киренец свернул на широкую улицу, и теперь он был в моих руках. Он пошел по одной из тех загадочных и многочисленных в Кирен-городе улиц, что заканчиваются тупиком в центре квартала, не оставляя иного выбора, кроме пути назад. Улыбка закралась мне на лицо. Даже имея в распоряжении несколько дней и все средства, которые предоставляла мне королевская служба, я не смог бы подготовить операцию лучше. Замедлив шаг, я начал обдумывать, как буду брать киренца.

Он был высок, как Адольфус, хотя и не такой широкий. Но, как и большинство крупных людей, он наверняка никогда не учился драться, не умел просчитать реакцию противника и определить слабое место в его теле, над которым Создатель потрудился спустя рукава. И все-таки отсутствие у киренца боевой техники не дало бы мне преимущества, окажись его громадные лапищи на моей шее. Я заметил, что он бережет правую ногу, — буду иметь это в виду.

Когда я миновал последний поворот, киренец отчаянно озирался по сторонам, ища путь к спасению. Подобно большинству людей с такими наклонностями, как у него, мерзавец испытывал панический страх перед опасностью, хотя громадное тело и подстрекало его вступить в бой, когда не осталось другого выбора. Киренец повернулся ко мне, и я понял, что здравомыслие и самообладание покидают его. Брызжа слюной, он прокричал что-то злобное и ударил могучим кулаком себя в грудь. Неотвратимость поединка стала для меня очевидна, отступать нам обоим теперь было некуда. Не теряя бдительности, я начал осторожно приближаться к нему, заходя слева, чтобы вывести его из равновесия.

Но тут мне в спину внезапно повеяло сильным холодом, принесшим зловонный запах испражнений и гнилой плоти. Все мое тело словно оледенело, и я неуклюже отскочил в сторону, прикрыв нос рукой, чтобы не разбить его о старую кирпичную стену.

Существо было ростом в восемь или девять футов, хотя определить точнее его высоту было трудно, поскольку оно не двигалось по земле, а парило в нескольких футах над ней. С виду существо было уродливой имитацией двуногих созданий, и все же оно достаточно отличалось от них, чтобы принять его за кого-либо из представителей человеческой расы. Грязные длинные руки болтались вдоль его тела, и каждая заканчивалась огромными, похожими на грабли кистями величиной с мою голову. Разглядеть его лучше не представлялось возможным, поскольку его тело большей частью было скрыто под неким подобием плаща, оказавшимся при более тщательном наблюдении похожим скорее на загадочный панцирь. Под ним я заметил скелет — крепкий и белый, как кость.

Я и не предполагал, что вновь увижу его, — очередная молитва к Шакре, оставленная без ответа.

Лицо существа было уродливой пародией на мое собственное: жесткая кожа, плотно намотанная на череп, и злобный, свирепый взгляд. Я почувствовал острую боль в груди и повалился на землю. Агония, овладевшая мной, была столь мучительной, что долгая история моих ран казалась лишь пустым звуком в сравнении с ней. Вопль застыл на моих губах. В тот жуткий миг я готов был предать лучшего друга, снести любое оскорбление над собой, совершить самое гнусное преступление, лишь бы облегчить свои муки. Затем существо отвернулось и поплыло вперед, и страшная боль отступила так же внезапно, как началась. Лишенный сил, я остался лежать на земле.

В нескольких шагах от великана ужасная тварь остановилась. Ее нижняя челюсть зашевелилась и опустилась на полфута вниз, обнажив глубокую пурпурную пустоту.

— Дитя не заслужило скверного обращения. — Голос чудища задребезжал, точно разбитый фарфор. — Страдала она, теперь страдать будешь ты.

Киренец продолжал глядеть с ужасом, не подавая признаков здравомыслия. Казавшееся прежде медлительным, существо теперь одним молниеносным движением схватило когтистыми пальцами киренца за глотку. Без видимых усилий оно оторвало его от земли и подняло в воздух.

За полдесятка лет, проведенных в окопах, и долгие часы усмирения преступников в узницах Черного дома я уверился в мысли, что более не существует такого выражения боли, которое мне было бы неизвестно. Но ничто не могло бы сравниться с криком киренца. Вопль, который он испустил, проник в самую глубь моего мозга, словно ржавые гвозди. Я сдавил уши руками так крепко, что едва не лопнули перепонки.