По лезвию бритвы

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я знавал когда-то священника, который любил говорить, что Хранитель Клятвы предпочитает вершить свои замыслы через нерадивых вассалов, — (Я подозревал, что это выражение было излюбленным афоризмом духовного брата потому, что сам он без пузырька амброзии не мог протянуть и часу, правда, к данному делу это не относилось.) — И что же маг, сдержал обещание?

— Пока нет. Но я убежден в конечном успехе нашего предприятия.

Включало ли их предприятие убийство двух девочек и открытие прохода в первичный хаос? Я не мог этого отрицать, но подозрение еще не уверенность, а тем более не улика. Я подтолкнул герцога к разговору, насколько это было возможно, и замолчал. У него имелась причина пригласить меня сюда, и я подумал, что если потяну время, то он в конце концов перейдет к сути дела.

— Вас, конечно, не должно удивить, что я навел справки о вашем прошлом, о ваших привычках и качествах, прежде чем решил иметь с вами дело?

— Моя жизнь — открытая книга. — (С вырванными страницами, хотя человеку с проницательностью Клинка не составило бы труда схватить общий смысл.) — И меня не так легко удивить.

— О вас отзываются как о мелком игроке, говорят, что вы не примыкаете ни к одной из крупных группировок. Говорят, что вы надежный, неприметный.

— Правда?

— О вас говорят еще кое-что, говорят, что прежде вы вели игру по другую сторону баррикады, носили серую форму, до того как принялись за ваше нынешнее ремесло.

— Вам скажут еще, что я был младенцем в пеленках, если достаточно далеко углубиться в историю.

— Полагаю, вы правы, расскажут и об этом. Что послужило причиной? Вы впали в немилость?

— Бывает.

— Именно, вы выразились точно. Бывает. — Его взгляд заскользил по стене за моей спиной, в угловом камине треснул огонь. Лицо герцога приняло выражение задумчивости, обыкновенно предвещающей монолог, и недолгая пауза действительно разродилась разговором с самим собой. — Странно, какие дороги мы выбираем. В книгах каждому персонажу гарантирован некий момент истины, когда дорога впереди разделяется надвое и перед ним открывается однозначный выбор: геройство или злодейство. Но ведь в жизни не совсем так, верно? Решения следуют за решениями, неважные сами по себе, они принимаются в минуту главного испытания либо обусловливаются нашим предчувствием. Но однажды поднимаешь глаза и понимаешь, что ты увяз, что каждый данный тобою ответ — это прут клетки, которую ты сотворил своими руками, и сила каждого принятого тобою решения толкает тебя вперед так же безжалостно, как воля Перворожденного.

— Красноречиво, но несправедливо. Однажды я принял решение. И если последствия оказались хуже, чем я предвидел… значит, я принял плохое решение.

— Но вот что думаю я. Как узнать, какие решения важны, а какие нет? В прошлом я принимал решения, о которых теперь сожалею, как будто этот выбор был сделан не мной. Я хотел бы отменить их, если бы это было возможно.

Клянусь Заблудшим, этот герцог был хуже еретиков. На что это он намекает? Дети были мертвы — с этим уже ничего не поделаешь. Или я разглядел утонченность там, где ее не было? Принадлежал ли лорд Беконфилд к числу тех патрициев, что любят повспоминать перед чернью о тяготах и единоличности человеческого существования?

— Так или иначе, мы оплачиваем свои долги.

— Значит, ни у кого из нас нет надежды?

— Ни у одного.

— Вы бессердечный человек.

— Я живу в бессердечном, холодном мире. Я просто приспособился к его температуре.