Предпоследнее дознание

22
18
20
22
24
26
28
30

– Если комиссия принимает отчет, то его геройотправляется на «определитель».

– Это что еще такое?

– Разновидность жребия. Если выпадает один вариант,значит, работа там, наверху, получила одобрение, и все аппаратыотключаются.

– И человек умирает?

– Да. – Карев поморщился: об этом было не принятотак говорить. – А если выпадает второй вариант, это свидетельствует, чтоглавного о человеке мы еще не узнали, аппараты продолжают функционировать, иследствие возобновляется снова и снова, пока наконец работа не получаетодобрения свыше, и душа не отпускается из бессознательного тела напоследнее дознание, представ пред ликом Того, Кому не нужны никакие отчеты…

– Я и говорю: убиваете, – удовлетвореннорезюмировал старик. – Что ж, господин следователь, я понял, что требуется.Мартин… Значит, в коме он? Ясно. Чего-то совсем определенного неприпомню. Мы с ним вместе учились. Он уже тогда был замкнутый, все ему ненравилось. То есть где надо, мог и смеяться, и лебезить, и анекдоты вспомнить,и комплиментами сыпать – без этого не пролезешь в люди. Но это все ненастоящеебыло. Только иногда, по вечерам, когда разговоришься с ним по душам за кружкойпива, бывало, раскроется он и сам счастливый делается. Но потом уже такого я заним не замечал. Вместе мы поступили в «Интру», вместе ползли наверх. Мартинопередил меня, я стал его помощником, а потом и заместителем. Чего он хорошегоделал? Да вот, когда в молодости играли мы с ним в теннис, подавал он хорошо…Но это ведь не то, что вам нужно, так? А чтобы, там, ребенка из горящего домавынести или вдове какой-нибудь тысчонку отстегнуть – не найдете вы такогоза Мартином. Я, по крайней мере, не знаю.

– Он усыновил племянника, – напомнил следователь,переминаясь на подуставших ногах.

– Как же, помню усыновление, то бишь опекунство, да, –охотно закивал старик. – Тогда, еще при Касселе, скончался его главзам –Гонорио Табб. Ну и въедливый же был старикан, упокой Господи его мелочную душу!Словом, открылась вакансия второго лица в корпорации. Претендентов было двое:первый администратор Гуобен и второй администратор – Сато. По всему, Гуобендолжен был пройти. Сложись так, и Мартин до сих пор бы ходил в администраторах.Но тут подвернулся случай, брат его вместе с женой разбились на «прыгуне».Мартин никогда дураком не был. Быстренько оформил опекунство, а господинКассель-то имел слабинку – сантиментами баловался. Вот и проникся, решил,что Сато-де надо помочь, чтобы сироту содержать. Так и выбился хитрый лисв главные замы.

К мальчишке он относился строго. Помню случай: в честькакого-то очередного юбилея кто-то из начальников отделовподначил своих, и те поднесли Мартину коробку конфет с орехами. Дорогих,хороших. Но не знали лизоблюды, что у него аллергия на орехи. Хе-хе! Ивот, как сейчас вижу: ходит он по кабинету и вопит, что они, значит, специальноподсунули, что, мол, лучше бы и не дарили ничего, а затем взял да и бросилконфеты в урну. Я говорю ему: чего добро выбрасывать, ты бы лучше мальчонкеснес… Ну, Мартин подумал и велел мне достать коробку из урны и завернуть впакет. Очень был бережлив.

Ну а когда через полтора года и господин Кассель, добраядуша, отправился в лучший мир, совет учредителей назначил на его место Мартина.А тот на следующий же день отослал мальчишку в военную школу на Сицилии. Я самподбирал, по его поручению. Больше я не слышал ничего о Вите, но, кажется, онхорошо учился. Мартин при мне никогда, не вспоминал о нем, разве что раз-другойспросил про оплату.

Карев озадаченно поднял глаза к небу. На фоне облаков междурядами сверкающих стеклом небоскребов плыла желтая сарделька «прыгуна»-такси.

– Может быть, Сато помогал работникам?

– Ха-ха-ха! – широкая стариковскаяухмылка обнажила коричневые, стертые зубы. – Вы, должно быть, не заходилив «Интру», если такой вздор несете. Став директором, Мартин сразу повысил зарплату,но отменил все субсидии и строго следил за этим. Никому и ни в каких случаях.Однажды, когда он был в отлучке, взял я «грех» на душу – выплатил субсидиюкакому-то оператору на лечение жены.

– Вы?

– Я. Тогда главой профсоюза был Герт, умный малый. Он-тосо мной и потолковал. Объяснил, что сотрудники недовольны и как они намереныдействовать, если Сато этому оператору откажет. Как на совет станут давить, соСМИ работать… Грамотно объяснил. А в ту пору среди учредителей были те, комуновый директор очень не нравился. Понял я, что есть риск для Мартина. Не точтобы уж смертельная опасность, но реальный риск – да. Вот и выплатил операторучерез бухгалтерию. Ну и влетело же мне от Мартина, когда он вернулся! Как же онбесился из-за несчастных пяти тысяч! А ведь на пользу пошло… Но Мартинавсе равно крутило. Как и тогда, с похоронами мужа Марго. Я уж и на совет кивал,и на общественное мнение. Еле уломал. А он же потом целый месяц изводился, чтоя его по миру пустить хочу. И наконец пустил по миру меня. Видимо, в целяхсамозащиты. Я, конечно, немного преувеличиваю… побарахтался я еще нескольколет, прежде чем в руки соцслужбы ухнуть. Но под горку-то все же дружокменя толкнул.

Старик замолчал, со странной улыбкой вглядываясь в магазинна той стороне безлюдной улицы. Карев продолжал нависать столпом, ошарашеннопытаясь уложить в голове услышанное.

– А ведь сквозила у меня тогда соблазнительнаямыслишка: договориться с Гертом да сообща скинуть Мартина. Теперь, глядишь, онбы вместо меня здесь торчал, на свежем воздухе, так сказать, – старикдернул щекой и прокашлялся. – Но жалко его как-то стало. Все-такивместе к экзаменам готовились. Вместе в университетском сквере пиво пили. Не точтобы Мартин злой был с самого начала, просто не знал, как себя с людьми вести,боялся людей. Он и с племянником-то, может, хотел по-хорошему, дане ведал, как надо. Ну а потом, когда уж до верхушки долез… Чего говорить,власть и не таких губила. Да еще в том беда, что ничего в жизни Мартин нелюбил, кроме дурацких картин этого Са… Са…

– Савушкина, – пробормотал Павел.

– Точно! У него прямо страсть была. Помню день, когдаона родилась. Потащились мы как-то в галерею, уж не помню, по какомуслучаю, бродим, скучаем – и вдруг замер он. Смотрю: уставился в какую-тоерунду, вроде нарисованного башмака. И стоит, не оттащишь. Чего уж там онуглядел, не знаю. Но еще тогда, помню, сказал, что все картины этого Савушкинаобязательно приобретет. И сдержал клятву молодости. Когда я увольнялся, оноплатил последнюю, оставалось только привезти. На что Мартин только ни шел,чтобы заполучить очередную безделушку! Тут он не жалел никаких денег. А есликто противился, то уж совсем крут становился… Не сам, конечно, со специальнымилюдьми договаривался. Вроде никого не убили, но жизней запороли порядочно. Одногомелкого банкиришку помню – тоже коллекционер, не хотел продавать какую-толысину на холсте. Мартин проконсультировался кое с кем, провел пару операций, ибанкир как-то раз проснулся разоренным и с кучей долгов. Приполз наколенях к Мартину и картину принес. Тот купил, но уже за полцены! Чтоб другимнеповадно было. Я потом, когда сам опустился на дно, встретился с этимбанкиром. Не выдержал человек, съехал с катушек. Семью бросил, измалогабаритки, куда его соцслужба поселила, сбежал. Бродяжничает теперь где-торядом с «Интрой». Местная достопримечательность, у нас вообще таких мало.Можете найти, растрепанный, обросший весь, с бородавкой на носу, околесицу всевремя несет… Ах, да, я забыл: вас такие вещи не интересуют. Не по вашемуведомству… Поговорите с Марго, может, она что из детства Мартина упомнит,сестра как-никак. На «Интру» сходите, как знать, не учудил ли Мартинпосле моего ухода какого-нибудь доброго дела. Но это вряд ли… Совсем онот всего закрылся, единственное окно в душу оставил для картин этих…Хотя… – Хотеенков вдруг стал серьезен, – если бы он сидел сейчас намоем месте, то я, возможно, был бы на его? И сейчас меня бы дознавали? Ну ужнет. Так лучше, – и старик, наклонившись к банке, выгреб из нее купюры.

* * *