Наверное, точно так же листьяпадали и в ноябре 1941-го, когда враг мчался по Родине, сея смерть, боль иразруху, с каждым днём подбираясь к столице. И, должно быть, так же они падалив ноябре 1944-го, когда враг был отброшен за границу и всё сильнее ощущалосьдыхание победы...
Дело жизни Феклиной останетсянезавершённым. Не вписывается в спущенные сверху ориентиры. И всё же Павлудумалось, что читатели Бюллетеня станут чуть обделённее, когда получат выпуск,в котором могла быть, но не оказалась правда об их предках и великой войне.
А ещё откуда-то родилосьпредчувствие, что не получится у Инны его портрет. По возвращении домой Каревувидит очищенный от краски холст и печальное лицо жены. Не вышло. Хотя онастаралась. Как и он с этим делом.
Да, не вышло. Хотя могло бы.
* * *
Викентий Петрович одиноко сидел вкабинете, сжимая в руке холодный металлический шарик инфокона.
Хороший парень - Павлик.Идеалист. И это, в общем, правильно. Но иногда чревато казусами. Этическими.Вот Кван бы на его месте спокойно переписал отчёт. А Халл, пожалуй, на этоместо бы и не угодил - соображает сам, что к чему. Потому-то никого из нихВикентий Петрович на Минусовой и не водил. А идеалиста Карева - уже два раза.Ему иначе не объяснишь. Хотя всё равно завтра подаст отчёт в том же виде.Переложив тем самым бремя выбора на совесть начальника.
А начальник что сделает? У негоинструкции...
Вспомнилась одна из историй,слышанных в детстве. Незадолго до Второй Мировой бабушка бабушки слышалапредание, что перед концом света пойдёт чёрный снег. И однажды, в декабре1941-го, выйдя на Лубянскую площадь, девушка увидела, что с неба сыпятся чёрныехлопья, оседая тёмными сугробами на обледеневшей мостовой. Это падал пепел отмиллионов документов, сжигаемых НКВД в преддверии ожидаемой сдачи Москвы...
А вот сейчас, по сути, в такой жечёрный снег ему придётся превратить отчёт Павлика. Электронные циферки ибуковки, сокрытые в шарике инфокона...
А если всё-таки?... Ведь неуволят же его. Ну, выговор гарантирован. Ну, поставят нелестную отметку вличное дело. Ну, дальше начотдела не повысят - да не больно-то и хотелось... Нозато в том, девятнадцатилетней давности споре, он сможет последнее словооставить за собой. Сможет доказать, что, очутившись на месте Егорова, способенпоступить по совести, а не по инструкции...
Что до остального... даже есликомиссия пропустит отчёт, и выпускающий внимания не обратит - великогопереосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировалПавлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкогорезонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит - простокаждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет.Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя ВикентийПетрович, Павлик, и эта его упёртая историчка... как её там... Феклина.
Или всё-таки не стоит? Что, если,наоборот, силы, враждебные Дознанию воспользуются этим и раздуют скандал?
Впрочем, он всё равно не пройдёткомиссию...
* * *
- Привет! Как ты сегодня рано...
- Петрович отпустил.
- Ой, как же ты вымок, бедняжка!Я же тебе зонтик давала...
- Прости. Забыл на работе.Ничего, сейчас обсохну. Как там... мой портрет поживает?
- Сейчас увидишь. По-моему,удался!
ebooksa