— Понимаем, — кивнул головой Стрельцов, — не беспокойтесь, братцы.
Через полчаса к Левину и Стрельцову присоединился Панкевич, и они втроем направились к приземистому длинному, узкому зданию, где жили ученые многих стран, большинство из которых были доставлены сюда насильно. Панкевич по дороге сообщил:
— Их будет семеро.
— Из тридцати трех. Кто инициатор? — спросил Левин.
— По-моему, Хинт. Он сказал, что будут абсолютно надежные люди. Только те, кто пользуется полным доверием.
— У кого? — поинтересовался Стрельцов.
— Наверное, он имел в виду себя.
— Поживем увидим, — глубокомысленно изрек Левин, поправил очки и добавил: — Лично я верю Хинту, но меня беспокоит, чтобы он не проболтался.
— Тогда повесят нас с тобой, Абраша, на одном суку, — грустно пошутил Стрельцов, — или сводят к расстрельным скалам.
— Кстати, — помрачнел Панкевич, — мне Хинт сказал, что вчера у этих скал боевики Керима расстреляли группу людей.
— А Бугчин не мог оказаться среди них?
Левин даже остановился.
— Его же дня четыре не видно!
— Ты думаешь, что причина расстрела — пропажа Анохина? — спросил Стрельцов.
— А хрен его знает. Ты же сам видишь, какое оживление в лагере.
— По крайней мере, охрана раза в два увеличена. Я очень беспокоюсь за наших ребят, в первую очередь за Мельникова и Полещука. Анохин с ними общался нередко, а тут еще Бугчин… От этого уголовника чего хочешь можно ждать.
Панкевич улыбнулся:
— А знаете, как его наши ребята прозвали?
— Как?
— Ночной горшок с ручкой внутри.