Три выбора

Илья Давидович, память у которого была весьма острой, а нюх на грозящие опасностями «сомнительности» просто феноменальным, вдруг спросил:

– А что это такое говорил Сан Саныч про свою просьбу Георгию Евгеньевичу? Не обсуждали мы никаких просьб Сан Саныча…

И он подозрительно посмотрел на меня. Я понял, что и на этот раз эвереттика осталась за бортом нашего корабля, «от спора мы ушли и стало все бесспорно». От безысходности я хотел было ответить Илье какой-то колкостью, но меня опередил Ефим Семенович:

– Помолчи, Илья! То, что сказал в объяснение ситуации Георгий Евгеньевич – важно и, может быть, даже очень важно! Но это – философия и метафизика. А я – практический бизнесмен. И не хочу сейчас разводить антимонии и пускаться в абстрактные умствования.

Практически же я решил, что завтра с утра Пегей с Еленой Никоновной едут в банк за аккредитивом. Вместе с ними – Георгий Евгеньевич. Для представительности… Да и лишний смотрок за такой бумагой не помешает! Потом мы передаем аккредитив «Росценку», а уж после этого Александру Еремеевичу нужно будет звонить этой вашей французской англичанке и давать команду на отгрузку четырех вагонов фарта в Челядьевск и одного – в Царицын.

… Когда мы вышли из кабинета, Тамара Петровна очень серьезно спросила меня:

– Так что же такое реальность, Георгий Евгеньевич? И чему можно верить?

И я ответил:

– Абсолютно реально только то, что вы ощущаете «здесь и сейчас». Все остальное – возможно и становится реальным «там и тогда», где и когда окажетесь вы. Разумом можно выбрать себе цель. Но заставить себя верить невозможно ничему. Да и не следует тратить на это душевные силы.

Когда приходит Вера, она сама берет вас «в горячечный свой плен». А если ее нет – ищите те эвереттические ветвления, где она живет в вашей душе. Как искать – я не знаю… Вот где-то у Роберта Зеляжны я прочел: «Как можно убедить собеседника в существовании другой реальности, если эта реальность – только мое субъективное видение? Но я верю, что нахожусь в ясном сознании». И он говорит о вере, но источника ее не называет…

После такого напряженного совещания трудно было ожидать чего-то такого, что вызвало бы всеобщий интерес. Однако Ефим Семенович смог преподнести всем сюрприз.

Когда до конца рабочего дня оставалось всего полчаса, из динамиков на рабочих столах прозвучала речь, которую иначе, чем «покаянная», расценить было трудно. И звучали динамики гораздо дольше чем обычно, когда из него раздавались только оперативные команды. А сказал Ефим Семенович так:

– Завтра с утра Елена Никоновна едет в банк. И вы все знаете зачем. Мы начинаем новое дело и я беру для него кредит. Денег своих у нас уже нет – и это вы тоже прекрасно знаете!

Последнюю фразу он произнес с каким-то то ли надрывом, то ли вызовом – но в любом случае было ясно, что далась она ему с трудом. Продолжил же он уже почти спокойно:

– Очень надеюсь, что это дело вернет нам уверенность в завтрашнем дне. Но моя надежда основана вовсе не на том, что фарт нас озолотит. Просто он даст вам возможность проявить новые инициативы и для них у нас снова будут свои деньги. А вот уже с них мы и будем и «жирок подкожный» наращивать, да и Канары новые планировать…

Он снова помолчал, собираясь с духом, и, наконец, перешел к главному:

– А пока… Это будет последняя поездка в банк в этом месяце. Для тех, кто не расслышал, повторяю – ПОСЛЕДНЯЯ поездка в этом месяце. И настоящую зарплату я вам заплачу только с первых фартовых денег. Но, все-таки, мы и сегодня ещё «на плаву», и нарушать традиции я не буду. За этот месяц все получат одинаковую зарплату. Раз мы в одной лодке, то и поделим оставшиеся крохи по-братски…

Слушали молча, а потом все повернули головы в сторону стола Елены Никоновны. Она также молча встала. В руках у нее была пачка сотенных азиатов. Она отсчитала три бумажки, достала кошелек и убрала в него эти деньги. Потом подошла к ближайшему к ней столу Александра Еремеевича и в полной тишине положила ему на стол также три бумажки.

Эта почему-то гнетущая процедура повторилась у каждого рабочего стола. Последним был стол Лукерьи Федоровны. После того, как банкноты легли на него, в руках у Елены Никоновны остались три купюры. Она демонстративно пересчитала их и направилась к двери кабинета шефа. Ни через пять, ни через десять минут она из кабинета не вышла. А вышла она через четверть часа, пряча заплаканные глаза, и вслед ей из динамика громкой связи раздалось:

– Если есть новые идеи – все ко мне. Если нет – по домам.