Три выбора

Кстати, и среди интеллектуальных титанов этот «синдром» – отнюдь не редкость. Так, помнится, о Джойсе где-то было сказано, что «хотя только к концу творчества, в „Поминках“, у него достаточно созрела своя, альтернативная модель истории, но уже с ранних лет ему были чужды обычные представления об истории как едином развитии и процессе, а книжные изложенья истории как связной и логичной цепи деяний и дат не вызывали доверия».

Но было интересно, что же думают об «альтернативности» современники. Из того, что я успел пролистать в Интернете, особенно мне понравился комментарий А.П. Лычёва. Он интерпретировал теорию Переслегина весьма похоже с тем, как ее воспринял и я при первом с ней знакомстве:

«Историк не является очевидцем исследуемых событий. Они либо произошли слишком давно, либо слишком масштабны для того, чтобы историк мог бы опираться на свой личный опыт (невозможно изучать напрямую форму Земли, находясь на ее поверхности). В связи с этим, история строится на основе „информационных следов“ – косвенных сведений: от летописей и телепередач до глиняных черепков и циклопических развалин.

Косвенные сведения, в том числе – документы, всегда требуют интерпретации. Даже если игнорировать тот очевидный факт, что авторы документов в огромном большинстве случаев политически, идеологически или религиозно ангажированы, все равно: „…источники отражают субъективную информированность автора. Увы, стремясь поведать потомкам правду, только правду, всю правду и ничего, кроме правды, отшельник в тесной келье может добросовестно заблуждаться.“

Как правило, проблема решается с помощью „контекстной интерпретации“. Грубо говоря, историк „заранее знает“, какие примерно события в данный период времени могли/должны были произойти. На основании чего и интерпретирует „информационный след“. Представление же о том, как „должно быть“, зависит от исторической теории, сторонником которой является данный исследователь. Например, увидев наскальный рисунок, где человек изображен с кругом вокруг головы, сторонник традиционной версии сочтет, что имеется в виду нимб, а сторонник теории палеоконтактов Э. фон Деникена заявит, что обнаружено изображение астронавта в шлеме.

Абсолютно достоверных исторических свидетельств не существует. Всегда есть вероятность, что какой-то документ был неправильно понят, неверно датирован, что он – подделка и т. п. Поэтому, при желании, „неудобное“ для данной исторической теории свидетельство всегда можно игнорировать. Подобная неоднозначность истории приводит к появлению разнообразных исторических мифов – конфессиональных, идеологических, национальных и т. д.

Как это можно себе вообразить?

Переслегин объясняет, как. Проще всего ситуацию представить себе следующим образом.

Существует „Текущая реальность“ (та история, которую мы знаем) и „Альтернативные реальности“ (весьма вероятные, но отличные от Текущей; например, победа Оси во Второй Мировой и т. п.). Альтернативные реальности обладают способностью оказывать влияние на Текущую, отбрасывая на нее „тени“ (понятно, что все эти термины столь же условны, как „вкус“ и „аромат“ кварков)».

А вот это понятие «теней» альтернативных реальностей в «текущей» – просто «волшебный ключик»! С его помощью можно открыть двери многих и исторических и просто «бытовых» загадок. В том числе и той, которую сегодня буквально подбросили мне домой. Ведь она вполне объясняет попадание «Приказа№ 22» в мой почтовый ящик! Он, оказывается – просто «материальная тень» того пучка альтернативных историй, о которых можно сказать: «Это не мы их не видим – нас не видят они». В этих ветвях истории обо мне именно так «позаботились» «виртуальные образы» и Владимира Ивановича, и Давида Ильича, и Елены Никоновны и даже других наших барышень и мужиков!

Что же касается «заблуждений», о возможности которых предупреждает Лычёв при интерпретации документов, то, и по правилам диалектики, и по закону симметрии, должны быть и обратные по смыслу «прозрения»! Т. е. случаи, когда уже состоявшуюся интерпретацию прошлого подтверждает вновь обнаруживаемый документ.

И мне тут же вспомнился рассказ одного моего друга-литератора. Как раз недавно он рассказал на «дружеской пирушке» одну историю, которую я попросил его записать. Что он и сделал:

«Однажды я просматривал в РГАЛИ какую-то „единицу хранения“. Я уже собирался отнести папку хранителю, как мое внимание, уже не помню почему, привлекла одна бумага.

Я начал читать ее. Это было донесение начальника Департамента полиции его непосредственному начальнику, министру внутренних дел. Речь шла о результатах наблюдения за жизнью некоего князя Васильчикова, которые велись полицейскими агентами, сообщавшими главному полицейскому чину обо всех передвижениях объекта своих наблюдений. Естественно, что по тем – дремуче совковым! – временам такой документ вызвал мое живейшее любопытство: действительно, тема полицейской слежки для нас всех была более чем злободневной. Частное лицо, становящееся объектом любопытства „органов“, было персонажем просто-таки злободневным.

Однако, по мере чтения, мной овладело странное чувство: мне все более казалось, что я уже читал что-то подобное. И это было вовсе не дежа вю! Все стало ясно, когда я дошел до упоминания имени женщины, бывшей подругой „разрабатываемого объекта“. В документе ее называли госпожой Жадимировской.

Ну, конечно, это был фрагмент сюжета незадолго до этого вышедшего и уже успевшего полюбиться романа Б. Окуджавы „Путешествие дилетантов“! В нем аналогичный персонаж звался Лавинией Ладимировской. Главные черты совпадали. Понятнее стал замысел (вернее, эта часть его) писателя. Дело не в элементарных аллюзиях, не в наряживании современников в псевдоисторические костюмы. Такой писатель, как Б. Окуджава не собирался держать фигу в кармане. Дело было в понимании художником соотношения частной жизни людей и претензий тоталитарной власти на ее контроль. Соотношение это пребывало неизменным во все времена.

Дочитав документ, я снял с него копию, а потом проглядел листок использования, т. е. бумажку, на которой оставляли свои подписи все, кто документ читал. Имени Окуджавы там не было.

Что это, мистика? Думаю, никакой мистики там не было и нет. Видимо, материалы эти могли быть сообщены Окуджаве его литературным секретарем, да и просто он мог почерпнуть сведения из другого источника».

Конечно, «могло быть» и так, как думает мой друг. Но, в свете идей Переслегина и Лычёва, могло же случиться и «по другому», а именно так, что этот документ стал материальной «тенью» мира романа Окуджавы в нашем мире. Да и дальнейшее развитие событий в этой истории – робость моего друга перед Окуджавой, не позволившая тогда же прояснить связь документа с книгой, последующая пропажа копии при затоплении квартиры ее автора – только укрепляют меня в «теневой» версии…

По мере размышлений над материалами переслегинского сайта я чувствовал себя все лучше. Отдельное спасибо А.П. Лычёву за то, что он почти окончательно избавил меня от сомнения в том, не погружен ли я в медицински-наказуемое онейроидное состояние?..