Стезя смерти

— К сожалению для тебя, Отто, изменения есть лишь в одном: к моей плате за твой товар прилагается небольшой, но весьма существенный довесок — я бы сказал, что в свете этого ты должен мне приличную скидку.

— Не понимаю, о чем вы… Дайте воды, я прошу вас.

— Я не стану тебя долго изводить, — забирая у Бруно сверток, отозвался майстер инквизитор, сдернув полотно, — и от слов перейдем к делу. Взгляни сюда.

Бруно был не вполне прав — совесть не успокоилась всецело, когда обнаружилось, что существование таинственной книги есть факт, а не вымысел его запутавшегося рассудка; уверенность пришла лишь теперь, когда, приподняв взгляд к окладу в его руках, переписчик содрогнулся, на миг обмерев, рванулся отползти и уперся в стену спиной, закрыв лицо руками.

— Господи… — глухо донеслось из-под ладоней, покрытых слоем пыли и крови.

— Теперь, Отто, тебе есть, что сказать мне? — выждав с полминуты, произнес Курт, вернув обложку Бруно, и приблизился еще на шаг. — Ведь сейчас мы оба знаем, о чем. Я слушаю тебя.

Рицлер молчал, не отнимая рук от лица; не дождавшись ответа, Курт вздохнул, развернувшись к подопечному, и, движением головы указав на дверь, негромко велел:

— Оставь нас.

Бруно смотрел ему за плечо, на съежившегося в почти откровенном плаче переписчика, еще мгновение; наконец, кивнув, вышел из камеры, шлепнув оклад на стол подле охранника и неподвижно застыв чуть в отдалении.

Подойдя к Рицлеру вплотную, Курт неспешно уселся на пол рядом, прислонясь к холодному камню спиной, обхватив руками подтянутые к себе колени, и еще долго не говорил ни слова, внимая нарушаемой едва слышными всхлипами тишине.

— Знаешь, — заговорил он тихо спустя нескончаемые несколько минут, — давай оставим все эти психологические изыски; «я знаю, что ты знаешь», все эти старания отыскать в тебе слабину и надавить… Все наши приемы уже давно не тайна, и любой мало-мальски образованный человек ко всему этому готов. Когда я говорю с тобой, ты знаешь, что единственное, чего тебе ждать — это моих попыток сперва надломить тебя, а после — как следует ударить по этому надлому, дабы сломать совершенно. Это походит на игру, только проигрыш — не пара щелбанов или потерянные деньги…

Переписчик медленно опустил руки, но смотрел не на него, а уставился в пол у ног.

— Ты тоже играешь, — продолжал Курт, — пытаясь выстоять, тем самым доказав мне, что я ошибаюсь, что поступаю неверно. Я ведь не жестокий человек по сути, мне все это самому отвратительно до глубины души, и ты это понял. Может, у меня пока еще не хватает опыта держать себя в руках, как подобает, притвориться, что твои страдания мне безразличны, а может быть, просто ты умнее и внимательнее, чем я надеялся — не знаю. Но ты видишь, что с каждой минутой твоего молчания я все более начинаю сомневаться в своей правоте, и это придает тебе сил держаться. Точнее, Отто, так было. До этой ночи.

Рицлер отер лицо, вновь не ответив ни слова, и судорожно вдохнул, закрыв глаза.

— Я мог колебаться, когда не имел ничего, кроме своих догадок. Когда были лишь подозрения. А ты мог уповать на то, что я поддамся сомнениям, что ты сумеешь убедить меня, и мне придется признать твою невиновность. Но теперь… Послушай, я не желаю продолжать эту игру. Мне не хочется повторять вчерашнее. На моей совести человеческих страданий и без того немало, и мне нелегко идти на подобные крайности. По всем правилам, которым я следовал раньше, по заученным мною рекомендациям, я должен был сейчас сказать что-то вроде того, что и ты сам не хочешь этого… Я все-таки скажу это; но теперь — никакой игры, никаких ухищрений, Отто. Просто вслушайся в то, что я говорю — на этот раз от души. Ты ведь не выдержишь. Ты просто не сможешь выдержать больше.

— Дайте воды, — внезапно заговорил переписчик — чуть слышно и надтреснуто. — Пожалуйста.

Курт просидел неподвижно еще три мгновения, глядя на его склоненную голову, не отвечая; наконец, поднявшись, так же молча прошел к столу охраны, взяв оттуда низенький медный кувшинчик, и, возвратившись, сел как прежде, рядом.

— Держи.

На протянутый ему полупустой сосуд Рицлер взглянул настороженно, ожидая подвоха. Руки с опухшими суставами, упирающиеся в пол, подрагивали, не решаясь протянуться к кувшину; Курт поставил его на пол.

— Пей. Это вода, без уловок.