Замок искушений

Клермон опустил голову, покраснел и промолчал.

— Что, вспомнили?

— Господи, ведь совсем ребенок…

— О, нет, не совсем ребенок и даже — совсем не ребенок. Обе они — и Габриэль, и Лоретт — кем-то весьма основательно развращены. Я не хочу сказать — телесно. Но их души — души обычных потаскушек.

— Умоляю вас, ваше сиятельство…

— Напоминаю, Арман, меня зовут Этьенн, Тьенну, Фанфан. Что до характеристик упомянутых особ — Бога ради, не буду…

— И… и что теперь делать?

— Да ничего, кроме того, чтобы попытаться понять, кто это сделал? Мне не нравятся убийцы, расхаживающие мимо моей спальни. Я хочу понять, кто это, и поостеречься. Единственная зацепка — обугленный труп и то, что я прошу вас, Арман, не разглашать. Я чувствовал около трупа запах серы. Он быстро улетучился, остался лишь дух гнили. — С этими словами Этьенн поднял со скамьи пыльную инкунабулу и перевернул её. Это был Albertus von Bollstadt Magnus, Альберт Великий, один из томов его «Opera omnia» — «О растениях, минералах и ядах». — Поняв, что было использовано для убийства — есть шанс понять, чьи это шалости. Пока я этого не уразумел.

Клермон убито согласился и направился к себе. На душе у него было столь мерзко, что и жить не хотелось. Он зашёл к себе, переоделся, ощущая тупую боль и некое неосознанное желание. Когда он понял, что с ним — удивился. Ему хотелось напиться — вдрызг. Но Арман отказался от подобного намерения. От большого количества вина его мутило, а малое не брало. Он решил было снова пойти к Элоди, но отверг и это решение. Впереди его ждало одиночество, и нелепо было приучать себя к счастью. Едва ли он там сейчас и нужен. Арман, обессиленный и странно взвинченный, поплёлся в библиотеку — в своё последнее пристанище.

Она была там. Бледная, с потемневшим лицом, похожая на маску горя, Элоди, выпрямившись в струну, сидела на второй ступени стремянки, отчего казалась древней скорбной королевой, получившей известие о нашествии варваров. Он подошёл, молча приник к её белой руке. Неожиданно она коснулась пальцами его жилета.

— Она у вас с собой?

Арман не понял. Что?

— Ваша записная книжка, куда вы списали ту надпись. Дайте её мне.

Он недоуменно пошарил в жилетном кармане, протянул ей книжку. И тут же вспомнил, что не должен был этого делать. Но было поздно.

— «Vae aetati tuae, juvenca fornicaria, desperata Stygios manes adire…» — тихо прочитала она, — «juvenca fornicaria…» Мне и казалось, что я где-то слышала это, а давеча вспомнила. Это было в проповеди… «Юная блудница».

Клермон хотел было уверить её, что текст можно истолковать иначе, но…

— Мсье Виларсо де Торан человек, безусловно, порочный, но в уме ему не откажешь, — зло проговорила Элоди, — «Эта девица была из тех, кто ещё в отрочестве начинает ласкать себе ручкой промежность, а годам к пятнадцати умудряется перецеловаться со всеми кузенами, а к шестнадцати имеет полное представление о том, что у мужчины в штанах и как оно действует…». Он прав, этот Этьенн. Я старалась не замечать в ней…

Клермон онемел. Он всё понял. Они с Этьенном разговаривали в его спальне, примыкавшей с дальнего коридора к библиотеке, и как до него донеслись когда-то циничные слова Сюзанн и её брата, так сегодня Элоди услышала его разговор с Этьенном. Арман с ужасом посмотрел на неё. Ему бы и в голову не пришло пересказать ей догадки Этьенна о сестре. Он и слов не нашёл бы, чтобы передать такое. Сейчас Арман молчал, не зная, как смягчить её новое горе, лишь чувствовал, что эта последняя тайна ещё больше и теснее связала их. Почему-то Этьенна он во внимание не брал.

Она тоже молчала, кусала губы и раскачивалась в такт каким-то своим, запредельно-скорбным мыслям.

Глава 18. В которой граф Этьенн, как до этого Элоди, слышит разговор, в общем-то, не предназначенный для его ушей, и решает во что бы то ни стало добиться той, что отвергала его