Замок искушений

— Ненавижу тебя, ненавижу… ведьма… — прошипела она, глядя на Элоди остановившимися глазами, и та отшатнулась.

— Господи, Лоретт, что с тобой? — голос Элоди сел и звучал хрипло.

Но та не ответив, попыталась снова броситься на сестру. Её оттолкнул Клермон, который, уже начав кое-что понимать, искал глазами Этьенна. Тот стоял в стороне и наблюдал за происходящим, был нервен и обеспокоен, но не истерикой Лоретт, а просто событиями этой безумной ночи tout ensemble. Он поймал взгляд Клермона, на миг опустил глаза, затем неспешно приблизился к ним и резко проронил, обращаясь к Лоретт:

— Иди к себе.

Элоди дернулась и перевела взгляд на Этьенна. Теперь она всё поняла — резко, внезапным озарением. Обращение на «ты», резкий тон Этьенна, безумная вспышка ненависти к ней Лоретт, просьба переночевать в её спальне — все совпадало. Лоретт стала любовницей Этьенна, причём воспользовалась её именем, чтобы заманить его. Дыхание Элоди сбивалось, она почувствовала, что может упасть. Она была унижена поведением сестры настолько, что не сразу ощутила её предательство, но осмыслив его, затосковала до стона. Что же ты так, Лоретт? Как же можно? Странная слабость, почти беспомощность охватили её.

Элоди знала, что и несчастная Габриэль, и Лоретт не испытывали к ней любви, их интересы, направляемые глупой и пустой мадам Дюваль, сводились к мечтам об ухаживаниях, мужчинах и обилии любовных утех, но относила это за счёт их дурного воспитания и молодости. Ей казалось, что со временем сестры поймут её правоту, станут вдумчивее, серьёзнее. Но вот — Габриэль уже никогда не станет ни умнее, ни порядочнее, а поступок Лоретт обнажал в её душе такую бездну бессердечия и порочности, что Элоди ужаснулась.

Сюзанн отвела Лоретт к себе, Дювернуа напоили успокоительным, и только тогда занялись Рэнэ де Файолем. Удивительно, но к ужасному происшествию все, кроме Огюстена Дювернуа, отнеслись с тупым равнодушием, никто, собственно, просто не осознал до конца случившееся. Сюзанн был ошеломлена и испугана, Дювернуа парализовал страх, но остальных куда больше волновали перипетии их запутавшихся отношений, чем смерть истощённого любовника Сюзанн.

Суета и возня длилась несколько часов. Герцог был в полном недоумении. Что происходит, чёрт возьми? Тело было транспортировано в склеп и оставлено рядом с телом малютки Габриэль, в соседней нише. Клермон и Виларсо де Торан, неся труп, не разговаривали друг с другом: Арман полагал, что говорить не о чем, Этьенн чувствовал себя неловко, будучи унижен ночным происшествием. Эта чертова страсть помутила его мозги. Подумай он спокойно — усомнился бы в письме сразу. Впрочем, он и усомнился, просто безумная, исступлённая любовь исказила его изначально правильные представления… Что? Что он произнес? Любовь? Любовь…

Нет, это помрачение какое-то, только и всего. Да, но Клермон… До этого Этьенн не видел в Армане соперника — тот казался просто кавалером, чичероне Элоди, галантным и покорным пажом Прекрасной Дамы, но последняя сцена изменила его представления об их отношениях. Чёртов смиренник и скромник, похоже, добился внимания и даже благосклонности. Но говорить об этом с Клермоном было бессмысленно. Этьенн сам учил его никогда не хвастаться победами. Этьенн решил внимательно понаблюдать за Элоди и Арманом.

Когда они вышли из склепа, уже светало, и Этьенн вздрогнул — Элоди стояла на горном уступе против выхода. Арман кинул на неё сочувственный взгляд, понимая, что тяжелейшее объяснение, а может, и полный разрыв с сестрой, что предстоял бедняжке, сулит ей новую, ножевую боль. Как им теперь встретиться, как говорить друг с другом? Клермон понял теперь и вчерашние слова Виларсо де Торана, когда тот предвкушал встречу с Элоди в её спальне. Арман сжал зубы и отвернулся, не столько гневаясь на Этьенна, сколько великодушно не желая унизить его воспоминанием в вчерашних словах, не дав понять, что понял, в сколь глупое и смешное положение попал его сиятельство.

Элоди, как оказалось, ждала обоих. Она попросила Этьенна вернуть ей письмо Лоретт, что та написала от её имени. Тот, униженный и раздраженный, ответил, что сжёг его. Это было ложью, Элоди знала это, но не настаивала, ибо понимала, сколь жалко он выглядит в этой истории. Она была убита падением Лоретт, её предательством и ужасающей ревнивой вспышкой, и в этой тягостной ситуации хоть и злилась, что компрометирующее Лоретт письмо останется в его руках, но полагала, что это — в общем-то, пустяк. Но злость на его ложь и презрение к нему проступили в тихой язвительной фразе, которую Элоди считала себя вправе произнести, дав ему оплеуху за всё, что вынесла этой ночью — в том числе, и по его милости.

— Если вы когда-нибудь, мсье Виларсо де Торан, получите письмо, подписанное моим именем и приглашающее вас в мою спальню, не сочтите за труд — не поверить…

Этьенн с перекошенным лицом быстро пошёл к замку.

Клермон бросил на Элоди долгий, чуть мерцающий взгляд. Он не мог избавиться от ласкающей самолюбие мысли о том, что предпочтён Этьенну, эта мысль наполняла его счастьем и уверенностью в себе, хотя и была греховной. Впрочем, его мысли быстро двинулись в ином направлении, когда Элоди обессилено и жалко спросила, что ей теперь делать? Они медленно побрели к парковой скамье. Когда они бывали наедине, она переходила на «ты», и он упивался этим обращением, как самым изысканным вином.

— Попробуй ещё раз поговорить с Лоретт. Может быть, не сегодня. Дай ей время опомниться и придти в себя, не торопись. Мне кажется, она поймёт…

Элоди пожала плечами.

— Поймёт — что? Что абсолютно не нужна ему? Это понимание окончательно обозлит её, но не примирит со мной. Дьявол… Дьявол послал этого человека на мои пути. Если бы не он… — Она умолкла, но затем продолжила, — впрочем, нет. Я клевещу на этого повесу. Габриэль не нуждалась ни в каком Виларсо де Торане, чтобы забыть и честь, и стыд. Я потеряла сестёр.

— Ты не права. Она просто помешалась от любви.

— Никто не оправдывает человека, помешавшегося от вина или опиума, сходящего с ума от желания отомстить или от зависти. Чем это-то лучше? Это просто любовное пьянство.

Клермон смущённо улыбнулся. Сам он алкал Элоди, как изжаждавшийся — прохлады родника, и склонен теперь был оправдывать Лоретт, — хотя бы в её склонности к Этьенну. Правда, Лоретт страшно упала в его глазах, едва он понял, что она заманила Этьенна в спальню Элоди, обманув его и воспользовавшись именем сестры. Но был склонен полагать, что эта непорядочность, и даже низость — следствие всё того же любовного помрачения. Поступок самого Этьенна Клермон не осуждал, понимая, как мало способен управлять собой человек, которым всегда правили его прихоти и похоти.