Замок искушений

Но ухаживания Этьенна, столь зримое, явное предпочтение, что граф поминутно выказывал ей… Арман был готов молить Этьенна о жалости, пусть только оставит ему Элоди… Он понимал, что никакое его унижение не способно смягчить такого, как его сиятельство, потом же робко помышлял, что Этьенн не может подлинно любить Элоди, и Элоди наверняка поймёт это, а порою думал, что она не примет любовь того, кто пренебрёг одной её сестрой и столь пренебрежительно высказался о другой. Но боялся её решения и каждый день с ужасом ждал, что она, извинившись, скажет, что полюбила другого. Несомненной красоте и богатству графа — что мог противопоставить он, нищее ничтожество? Но будет ли Элоди подлинно счастлива с Этьенном, человеком развращённым и далеким от понимания истинной морали? Разве может Этьенн составить счастье женщины? Может ли Элоди не понимать этого? Ведь раньше она высказывалась о нём достаточно резко…

Сомнения и душевная боль заставляли его искать уединения.

С той памятной и столь дорогой для него встречи в библиотеке, когда судорожное объятие открыло им их взаимные чувства, они по какому-то непроговариваемому соглашению не касались темы их будущего. Клермону было нечего сказать, а Элоди, видимо, ждала этих слов от него. Не говорили они и о своих чувствах друг к другу. Клермон боялся тогда сказать слишком много и не удержать себя в рамках сдержанности, а Элоди казалось, что нежность и забота Армана говорят о любви лучше всяких слов. Слова стираются и теряют смысл, когда проговариваются впустую.

…В этот вечер разыгралась непогода, прогулки были невозможны, и Клермон снова затворился в библиотеке. Элоди, заметившая его отстранённость, зашла под вечер к нему. В этот раз Арман, вконец измученный предположениями, опасениями и страхами, решил прояснить всё неясное для себя спонтанно, и потому некоторое время не мог от волнения найти слов. Но потом всё же сумел выговорить, что, заметив внимание к ней его сиятельства графа Виларсо де Торана, он не хотел бы… Клермон осёкся, заметив, что Элоди подняла голову и смотрит на него пристально и прямо. Снова нервно вздохнув, Арман, наконец, объяснил ей, что положение семьи и его самого не позволяет ему… Он беден и не может обречь её на нищету…Мсье Виларсо де Торан человек богатейший…

Взгляд Элоди потемнел, она выпрямилась, как струна, и голос её зазвучал ниже обычного.

— Мне казалось, что мы определились в наших отношениях…

— Я…я нищий, Элоди.

— Кто нищ, когда он любим? К тому же я принесу тебе приданое в сто тысяч франков, если ты не мот, при скромной жизни хватит, — губы Элоди странно кривились, — а впрочем, — неожиданно спохватилась она, и ещё больше помрачнела, — Бог мой… доля Габриэль… Стало быть, у нас с Лоретт по сто пятьдесят тысяч. Нищета тебе не грозит.

Арман почувствовал головокружение. Мысли путались. Элоди впервые сказала так открыто о том, что любит его. К тому же в первый раз обратилась к нему так интимно, на «ты»… Одновременно Арман оторопел. Почему-то, когда она рассказывала о своей бабушке, он понял, что и её семью постигла та же участь, что и его род. Сто пятьдесят тысяч? Сумма была запредельна. Клермон смутился и покраснел. Элоди видела его изумление и растерянность, и взгляд её чуть смягчился.

— Ты и теперь намерен уступить меня мсье Виларсо де Торану?

— Если только вы… ты… — он чуть задохнулся, — скажешь, что твой избранник — я, и ты предпочитаешь меня мсье Этьенну…

— Предпочитаю. Этого достаточно?

Арман несколько секунд просто пытался унять дрожь в коленях. Постепенно успокоился и почувствовал, что его заливает волна тихой радости и ликования. Элоди, заметив, как улыбка озарила его лицо, тоже улыбнулась ему. Они несколько минут стояли в безмолвии, только пальцы их тихо соприкоснулись. Однако он все ещё до конца не понял её.

— Но почему ты отвергаешь его?

Брови её недоуменно поднялись. Элоди полагала это очевидным. Ей не нравились его порочность, пугала его страстность, она считала его негодяем, но хуже всего был непереносимый запах — чего-то неопределимого, но ужасно смрадного. Иногда ей казалось, что граф чем-то болен и словно заживо разлагается. Элоди не могла произнести вслух того, что составляло для неё главную причину отторжения, — о подобных вещах вслух не говорят, однако, ей удалось обобщить неприемлемое в обтекаемой, но вполне искренней фразе.

— Мужчинам не нравятся истасканные женщины. Почему же женщине должны нравиться истасканные мужчины?

Арман закусил губу, чтобы не рассмеяться. Его сиятельство граф Этьенн Виларсо де Торан сколько раз объяснял ему всё убожество и ограниченность его мышления, проистекающие от отсутствия постельного опыта, и исходящую отсюда наивность в суждениях и глупость его аскетизма, — но теперь это стало его преимуществом.

Воистину, неисповедимы пути Господни.

Однако, вся полнота этой неисповедимости проступила в последующие дни. Назавтра, после ужина, они уединились, а точнее, собрались вместе с Лоретт в музыкальном зале. Клермон не без тревоги наблюдал за сестрой Элоди. Лоретт все больше бледнела и угасала, казалось непонятным, в чём держалась её душа? Арман заметил и новое охлаждение в отношениях между сестрами, по крайней мере, Лоретт держалась отстранённо и не заговаривала с Элоди. Когда она, забыв где-то веер, отправилась поискать его, Арман шёпотом спросил у Элоди — что с сестрой? Та поморщилась и вздохнула. Оказалось, причина была в Этьенне. Лоретт обратила внимание на его постоянное внимание к ней, случайно видела его навязчивые ухаживания и, хотя ничего не говорила, но снова заметно охладела к ней. Элоди была рассержена — на Этьенна. В последние дни смерть Габриэль сблизила их, Лоретт льнула к ней, Элоди чувствовала себя нужной, рассчитывала найти в сестре подругу, близкого человека. И вот — всё опять вдрызг.

— Несносный человек, где ни появится — везде вражда да злоба.