Опять человек!
Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.
При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, – чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, – но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашненность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды – получился бы настоящий кельт.
Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания – с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.
И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.
– Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, – то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. – Давай, беги за подмогой.
– Я никому не скажу, – пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.
– А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.
– Между прочим, браконьерство не лучше воровства.
– Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.
Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…
– Знаешь, а ведь это, наверное, наш лес. Вернее, моих родственников, но я тоже имею к нему какое-то отношение. И я… я разрешаю тебе здесь охотиться, – милостиво предложила она. – Можешь унести домой эту дичь.
Юноша удивился и даже, как показалось Агнесс, смутился.
– Ну… тогда спасибо. Нет, правда! Иначе б мы с голоду околели, не святым же духом питаться.
– Между прочим, когда пророк Илия бродил в пустыне, – припомнила Агнесс цитату из брошюрки, – вороны приносили ему хлеб и мясо поутру и хлеб и мясо по вечеру…
– …а соседи еще долго удивлялись, куда сэндвичи пропадают.
Представив озабоченные лица крестьян, недосчитавшихся хлеба и мяса, Агнесс не выдержала и прыснула. И тут же боязливо оглянулась, ожидая, что за спиной возникнет черно-белая фигура и обрушит на нее кару за зубоскальство. Но дядюшки рядом не было. А юноша подошел поближе. Двигался он неуклюже, то ли от смущения, то ли из-за подростковой угловатости, ведь на вид он казался сверстником Агнесс. Не укрылось от нее и то, что в толстых кожаных перчатках ему трудно сгибать пальцы.
Зачем ему вообще перчатки? На джентльмена все равно не тянет.
– Я Роберт, но ты зови меня Ронан, – представился юноша. – Меня так матушка называет, потому что я родился первого июня, в день святого Ронана Ирландского.
– Впервые про него слышу. А чем же он знаменит?