Повелители сумерек: Антология

— Он говорил, что ему палец фашисты отрезали, а потом тётя сказала, что на заводе станком отрубило.

— Вот брехун! А мне сказал, что зимой на рыбалке отморозил.

— Может, он преступник или шпион, — предположил я. — Всё время врёт — раз, в тёмных очках ходит — два, неизвестно где живёт — три.

— Живёт-то он, вестимо, недалеко от вас.

— Точно! Не успеет тётя Клава позвонить, а Яша уже у ворот.

— Позвонить? — нахмурился Вовка. — Как позвонить?

— По телефону, балда!

— Сам балда! В старом доме телефона нет. Туда провода ещё не дотянули. — Вовка показал мне язык.

— Что значит — нет? — опешил я. — А как же тогда она его вызывает?

— Может, по рации, — растерянно предложил сын подполковника Пичугина. — Ты не видел в доме рацию?

Дни стояли жаркие и безветренные. Холмы и взгорки, извивы рек окутала плотная пелена излишнего, довлеющего тепла. С раннего утра над огородами и дорогами плыло и переливалось мутноватое марево горячего воздуха.

Листья растений печально обвисли, белый кот изменил своей привычке греться на крыше сарая и скрывался где-то под овином, в холодке. Старый каплун в соседском курятнике уже не кричал по утрам, а как-то смешно не по-петушиному кряхтел. Люди искали спасения у воды. Берега Сосны оккупировали страждущие прохлады горожане.

Всё началось, когда в городе стали умирать воробьи. Маленькие коричневые клочки перьев усеяли улицы Ельца, точно опавшие листья. Жители объясняли страшноватый феномен по-разному. Большинство сходилось во мнении, что виновата небывалая жара, но некоторые поговаривали о выбросе на химзаводе. Правда, в Ельце никакого химического производства отродясь не было, и сплетники грешили на ядовитое облако, принесённое ветром аж из самого Липецка. Однако, глядя на величественные белые громады, неспешно фланирующие по синему проспекту июльских небес, трудно было представить, что одна из них стала причиной гибели мелких пернатых проказников, которые так любили купаться в пыли у тёткиных ворот.

Ещё одна напасть — бродячие собаки. Целая стая барбосов появилась неизвестно откуда и принялась терроризировать окрестности, избрав своей «штаб-квартирой» тенистую пойму Ельчика вблизи нашего дома. Соседка говорила, что уже кого-то покусали и что давно пора вызвать «душегубку». Эта таинственная «душегубка» беспокоила меня куда больше, чем одичавшие дворняги. Зато на тётку весть о появлении собак произвела неожиданно сильное впечатление. Теперь с заходом солнца все двери и окна в доме наглухо запирались. А на большие ворота вместо ненадёжного замка был наложен тяжкий дубовый засов. Вечерами тётка надолго засиживалась в трапезной. Когда я ходил на горшок, то мог видеть её сквозь неплотно прикрытую дверь. В комнате тускло светила лампа. Клавдия сидела неподвижно, положив свои пухлые руки на белую скатерть. Перед ней на столе стояли маленькая иконка Божьей Матери и трёхлитровая банка с водой, заряженной на телесеансах Алана Чумака, а чуть ближе, между ладонями, покоилась «грозовая» брошь. Её выпуклая поверхность матово поблёскивала в мёртвом электрическом свете.

Мне, однако, все эти странности и страхи были нипочём. Я представлял, что нахожусь в замке, осаждённом врагами, и очень жалел, что в тёткином доме нет хотя бы одной завалящей башни, с которой можно кидать камни и лить горячее масло на головы ненавистных слуг «душегубки».

За башню, впрочем, могла сойти запертая ротонда. Не бог весть что, но для детского воображения нет ничего невозможного. Интерес к комнате тёти Вари разгорелся в моей душе с новой силой.

Несмотря на свою внешнюю строгость и подозрительность, тётя Клава отличалась удивительной наивностью. Ключ от комнаты покойной сестры она хранила в самом ненадёжном тайнике, под подушкой. Я прекрасно знал об этом.

Легко справившись с упрёками совести, — ведь впереди ждало приключение, — я дождался, пока тётка уедет в город, а бабушка отправится огородничать, и завладел ключом. Старый замок поддался не сразу, но вот препоны пали, и я оказался в запретной комнате.

Меня встретила всё та же пыльная тьма. С первого моего посещения здесь ничего не изменилось. Та же старая мебель, те же странные вещи. Вдруг всё сжалось у меня внутри. На широкой кровати кто-то лежал. Неподвижная чёрная фигура раскинула в стороны руки. А где же голова? Её не было. Я уже готов был дать стрекача, когда понял, что мой незнакомец — всего лишь старое чёрное платье. Наверное, оно принадлежало тёте Варе.

Не собираясь больше испытывать своё живое воображение, я подскочил к окну и отдёрнул тяжёлую бархатную штору, впуская в комнату свет летнего полдня. Однако сквозь внешние ставни едва пробивались отдельные лучи. Мне пришлось взобраться на подоконник и отворить створки настежь. Улица дохнула на меня жарким ветром. И всё же это было лучше, чем затхлый воздух закрытой комнаты. Пространство, в темноте выглядевшее внушительным и полным тайн, под воздействием яркого дневного света немедленно сжалось до размеров скромной комнатушки. В высоких шкафах обнаружился скучный старый фарфор и мутный, запылённый хрусталь. В углу за кроватью притулился маленький туалетный столик. Рядом на стене висел потемневший от времени холст в золочёной раме. На ткани были закреплены фотографии. В центре супружеская пара. Мужчина лет сорока, облачённый в строгий чёрный мундир с круглыми блестящими пуговицами, и красивая статная женщина в старинном платье. Вокруг располагались овалы портретов. Всего восемнадцать штук. Под каждым, прямо на холсте, имелась подпись. «Так это же семья землемера!» — догадался я. Вот они, проклятые сёстры. Прямо под фотографией родителей висело изображение старшей сестры Зинаиды Николаевны, красивой молодой женщины лет двадцати семи. Зинаида была очень похожа на мать, но черты её лица были тоньше и благороднее. Взгляд казался мечтательным и отстранённым. Я быстро нашёл упомянутых Вовкой Светлану и Надежду. На фото были запечатлены юные девушки, которых с трудом удавалось представить сумасшедшими старухами. Зато Варвара, несмотря на внешнюю молодость, казалась суровой и даже мрачной. Видно было, что за этим застывшим сосредоточенным лицом скрывается непростой характер. Но больше всех меня потрясла тётя Клава — белобрысый щекастый ангел с огромными невинными глазами и губами бантиком. На фото ей было не больше шести лет.