Шива вернулся на несколько секунд раньше Шутте и первым делом спросил:
— Я не бранился?
По лицу Савитри текли струйки пота, а безжизненные обычно глаза лихорадочно светились.
— Остановись! — крикнул ей Варуна.
Она неловко, снопом, завалилась вбок. Мы подхватили ее почти одновременно — я и учитель.
— Всё! Хватит! Довольно! Стоп! — он похлопал дочь по щекам.
Савитри дернула ресницами, зрачки закатились, и она потеряла сознание.
— Отнеси ее в каюту и посмотри, чтобы с ней все было нормально, — велел Варуна, сгружая девушку мне на руки. — Как договаривались.
Я кивнул и торопливо понес ее по коридору в секцию жилых помещений. Мне хотелось поскорее вернуться и узнать, какова разгадка. Но в то же время меня тревожило состояние дока: вот уже второй раз я стал свидетелем того, что бывает при форсировании мозговой деятельности у Савитри. Она перенапряглась, хотя сложность задачи была средняя. И представлять не хочу, что может случиться, если она подключит всю мощь…
В каюте я уложил ее на кровать и укрыл пледом до подбородка. Кожа ее лица, смуглая от природы, теперь приобрела неестественную бледность и покрылась мраморными прожилками, как будто истончала до состояния кальки.
— Воды, — приказал я роботу-СБО, а сам, послушав, бьется ли сердце девушки — оно билось очень слабо, — принялся через плед растирать ее плечи, руки, туловище, ноги, чтобы разогнать кровь по жилам и согреть.
Это дало нужный эффект: веки задрожали, она снова всхлипнула, начиная приходить в себя.
— Выпей! — я приподнял Савитри с подушки, поддержав под лопатки, и напоил из принесенного роботом стакана. — Какая ты ледяная…
Она лишь что-то промычала, бессмысленно водя зрачками из стороны в сторону. Я стал растирать ей ладони, следя, как уплотняется, теряя прозрачность, кожа на лице, как обретает прежний цвет. Постепенно вернулся легкий загар и даже румянец, а под моими пальцами ощутимо затрепыхался пульс. Высвободив одну руку, Савитри осторожно, на ощупь, дотянулась до моего лица и стала касаться лба, носа, щек, губ. Тогда я поймал ее кисть и поцеловал в сплетение голубоватых венок на запястье. Девушка замерла, прислушиваясь к чему-то.
— Тебе лучше? — спросил я, снова пряча ее слабые руки под плед — согреваться дальше.
Она разлепила спекшиеся даже после выпитой воды губы и едва слышно ответила вопросом на вопрос:
— Ты ведь уйдешь, огонек, если я скажу «да»?
На самом деле я теперь разрывался на две части. Мне хотелось быть одновременно и там, и здесь.
Чтобы не врать, поскольку точного ответа не знал сам, я поцеловал ее, и на этот раз в губы, но так же невесомо, как в запястье. И, может быть, прибавил ей тем самым сил: Савитри выдернула руки из-под пледа. Ухватив меня за плечи, приподнялась и прижала свои губы к моим так чувственно, что мое недавнее намерение сломя голову лететь за разгадкой померкло, зато всколыхнулись совсем другие помыслы. Самое главное, что я наконец понял: именно этого, именно ее мне не хватало последние два года. Озарило, как откровение.
— Если не хочешь видеть мои мертвые глаза, — прошептала она, — погаси свет.