– Компресс так компресс, – согласился Герман. – Если он поможет…
Доктор вынул листок промасленной бумаги, положил на нее большой клок ваты, обильно смочил ее спиртом, затем покрыл серой, марлевой салфеткой и пленкой; делал все со старанием, любовью, и Шабанов непроизвольно пришел к мысли, что он скорее всего даже не врач – фельдшер, и ничего, кроме компрессов да лечения насморка, не может.
– Послушайте, Иван Ильич… Может, мне и внутрь принять? – Герман кивнул на спирт. – В честь праздника!
– Внутрь? – испугался тот. – Это же спирт!
– Самый чистый напиток! К тому же если медицинский…
– У вас бред, молодой человек! – умоляюще проговорил доктор. – Не знаю, удастся ли мне вылечить вас в таких условиях? Если бы вы согласились на госпитализацию!..
Наконец он приляпал изготовленный бутерброд к уху, привязал полотенцем.
– Посидите немного, – предупредил. – Через минуту начнет греть.
Пока он собирал и укладывал в саквояж свои причиндалы, Герман почувствовал, как затихает головная боль и волна легкого, приятного жара катится от уха к горлу и темечку.
И в следующий миг понял, что теряет сознание! Дернулся за НАЗом, и вроде бы ухватил ее, поднял на колени, но пузырящийся огонь лавой хлынул вниз и обездвижил тело…
6
То, что он находится в операционной или в палате реанимации, Шабанов определил сразу, по стенам и потолку, выложенным белой плиткой, и все-таки спросил:
– Где я?..
И лишь потом обнаружил, что лежит на кровати, стоящей посреди комнаты, совершенно голый и даже ничем не накрытый. В ухе еще чувствовалась болезненная пробка, но при этом он слышал свой голос, шорох и скрип постели под собой. Ощущения его были такими, словно он только что катапультировался и сейчас благополучно приземлился, вернее, завис на деревьях: все окружающее плыло, мягко качалось, но была уверенность благополучного исхода. Земля рядом, он жив, и пока еще не так важно, куда упал…
Шабанов оперся руками и сел. Ожоги на лодыжках практически зажили, краснела молодая кожа, и пулевые раны в икроножных мышцах затянулись, оставив неглубокие, сморщенные ямки.
– Сколько же я тут лежал? – спросил он, озираясь.
В комнате окон не было, прямо от ног на стене виделся прямоугольник двери, и, на что он сразу же обратил внимание, – никакого медицинского оборудования, никаких приборов, обычных для операционной, нет даже ламп или светильников, просто голая, стерильно чистая палата, и непонятно, почему в ней так светло.
И тепло…
Сознание было совершенно ясным, без всяких провалов памяти. Герман отлично помнил, что произошло до того, как доктор привязал к его уху коварный, наркотический или наркозный компресс. Все, до мельчайших подробностей! Значит, с ума его не свели, а этот Иван Ильич против воли его усыпил и переправил в госпиталь.
Он еще раз осмотрел стены, потолок и сделал вывод, что находится в какой-то районной больнице: плитка мелкая, старая, положена неровно, бурый плитчатый пол хоть и чист, однако же вышаркан от двери к кровати, и сама кровать, грубовато покрашенная белой краской, узкая и старенькая, а постель под ним, то есть подушка и простыня, покрыты целлофаном, клетчатым, армированным, который используют для теплиц. Но пахнет отчего-то не больницей, а летним лугом, когда скошенная утром трава подвялится на жарком солнце и к вечеру начинает источать запах нектара. Этим духом заполняется все пространство, воздух, сама земля и даже вода в реке Пожне напитывается сладковатым, вездесущим ароматом, и с сумеречной прохладой, вместе с выпадающей росой все это усиливается, пахнет до головокружения, и лишь к утру медовые испарения тяжелеют, иногда становятся приторными и, наконец, выпадают на листья деревьев, на траву и даже на случайно оставленную материну косынку липкой, сладкой падью.
ebooksa