Сияющие

23 марта 1989

В молодом свете утра низкие облака несутся над озером белоснежными парусниками. Семь часов. Никогда и ни за что Кирби не вставала бы в такое время, если бы не ее проклятый пес.

Не дожидаясь, пока она выключит зажигание своего пережившего четырех хозяев «датсана», Токио перескакивает с заднего сиденья вперед, как раз в то время, когда она тянется к ручному тормозу, и больно ударяет ее по руке своими большими лапами.

– Фууу, гадость, – Кирби резко сбрасывает собаку обратно на сиденье, в наказание за то, что Токио пукнул ей в лицо.

Ему хватает совести ровно на секунду принять покаянный вид за свое поведение; потом он встает на задние лапы и отчаянно бьет хвостом по коврику из овечьей шерсти, маскирующему возраст и плачевное состояние кресла, низким воем требуя, чтобы его выпустили.

Кирби удается отодвинуть собаку и поднять стопор дверцы. Токио толкается мордой, протискивается в образовавшуюся щель и вырывается на волю. Скачками оказывается на ее стороне машины и, высунув язык, упирается передними лапами в стекло, которое тут же запотевает от его дыхания.

– Ты безнадежен, знаешь? – ворчит Кирби, с усилием открывая дверцу.

Токио радостно лает и бежит к островку травы, потом обратно. Торопит ее, будто опасаясь, что пляж вдруг встанет и уйдет. А ведь именно так Кирби и собирается поступить с ним.

Она очень переживает по этому поводу. Дело в том, что Кирби давно хотела уехать от Рейчел и даже скопила немного денег для этого, но в общежитии зверствуют гестаповские законы о запрете домашних животных. Она, конечно, пытается успокоить себя тем, что будет жить лишь в паре остановок по надземке. И приезжать гулять с ним по выходным. А еще уговорила соседского мальчишку за доллар прогуливать собаку по району раз в день. Хотя это получается пять баксов в неделю, а в месяц – все двадцать (несколько упаковок лапши быстрого приготовления).

Токио бежит впереди, и Кирби спускается следом за ним по тропинке к пляжу, сквозь шуршащий коридор переросшей травы. Надо было оставить машину ближе, но обычно она приезжает сюда в выходные, когда народу столько, что яблоку негде упасть. Без людей это место становится совершенно другим. Туман и холодный ветер с озера, резкими порывами косящий беззащитную траву, создают какую-то зловещую атмосферу. В такие дни сюда приходят разве что на пробежки.

Она вытаскивает из кармана грязный теннисный мячик. Он поцарапанный, потертый и мягкий от собачьих зубов. Прицеливается в здание «Сирс-тауэр» и запускает вверх по высокой дуге.

Токио лишь этого и ждет: уши прижаты, морда застыла в выражении полной сосредоточенности. Разворачивается и бросается за мячом, с математической точностью определяя траекторию движения, так что ловит его открытой пастью при снижении к земле.

А потом Токио принимается за свое и сводит ее с ума. Подбегает и делает вид, что собирается отдать мячик, но стоит ей протянуть руку, как он отклоняется в сторону, довольно урча.

– Пес! Предупреждаю тебя!

Токио прижимается грудью к земле, высоко задрав зад, энергично виляет хвостом:

«Ррррр!»

– Отдай мне мяч, или я… сдам тебя на коврик. – Кирби делает выпад в его направлении, но пес отскакивает на пару шагов в сторону – чтобы до него было не дотянуться, и встает в прежнюю стойку. Кажется, что его хвост вращается как пропеллер вертолета. – Знаешь, ведь это последний писк моды, – засунув большие пальцы в карманы джинсов, Кирби неспешно, с напускным равнодушием вышагивает по пляжу и даже не глядит в его сторону. – Белые медведи с тиграми – вчерашний день. Другое дело – коврик из собачки, особенно непослушной. То что надо!

Кирби неожиданно бросается в его сторону, но хитрюга изворачивается. Громко лает от удовольствия, хотя получается глухо из-за зажатого в зубах мячика, носится по песку. Кирби даже на колени опускается в порыве отчаяния, когда Токио запрыгивает в леденящий прибой – настолько счастливый, что ей кажется, он улыбается от уха до уха.

– О нет! Отвратительный пес! Токио – великий гонщик Мазрачи! Вернись немедленно!

Но он не слушает. Как всегда… Мокрая собака в машине, все как она любит.