Сияющие

Каким-то непостижимым образом ей удалось уговорить Джима из отдела «Стиль жизни» в «Сан-Таймс», чтобы рецензию на концерт отдали ей. Дэн хмурится. Ему бы порадоваться за нее – будет писать о том, что ей действительно интересно. А он понимает, что ревнует. Не в том смысле – это было бы совсем смешно. Просто он привык, что она всегда тут. Если она начнет писать для другого отдела, он больше не сможет дозваниваться до нее в любую минуту во время поездок по стране на выездные игры, а она не будет посвящать его в детали случайных травм и статистики подач. И еще не будет сидеть на его диване, подогнув под себя ноги, и просматривать классические игры, то и дело вставляя баскетбольные или хоккейные термины, просто чтобы его позлить.

Кевин, приятель, на днях поддразнивал его:

– Что, запал на девочку?

– Да нет… Я ее жалею. Хочется защитить. По-отечески, понимаешь?

– Ааа! Ты хочешь ее спасти.

– Ты бы так не говорил, если бы знал ее.

Но даже он сам не может себе объяснить, почему именно ее лицо встает у него перед глазами, когда он по ночам пытается снять напряжение в пустой двуспальной кровати, представляя обнаженных женщин; из-за этого он сразу чувствует себя виноватым и смущается настолько, что вынужден останавливаться на полдороге. А потом все-таки начинает заново, сначала с ощущением стыда и неловкости представляя себе, что целует ее, обнимает, прижимает к себе, и ощущает ее грудь, и дотрагивается до ее языка… О, господи!

– Мне кажется, тебе нужно трахнуть ее и выкинуть из головы, – философствует Кевин.

– Нет, дело не в этом.

Но это действительно работа. Она действительно на задании редакции, а не на свидании с Фредом. Просто так случилось, что придурковатый щеголек сейчас в городе, и это самое удобное для Кирби время, чтобы встретиться с ним. Можно расслабиться и наслаждаться жизнью. Если, конечно, он не умрет от звукового насилия со стороны, с позволения сказать, музыкального коллектива.

Появляется очень привлекательная рыжеволосая официантка с татуировками на обеих руках и обильным пирсингом в разных местах – приносит порцию тортильи.

– Я не буду, – кричит ему в ухо Кирби, повторив свой трюк с хрящиком в ухе. «Козелок, – вдруг как-то радостно вспоминает Дэн. – Так называется этот маленький выступающий хрящик в ушной раковине». – Кухня тут неважная.

– Как ты поняла, что я не клюну на официантку?

– Элементарно. На ней пирсинга больше, чем на международном симпозиуме степлеров.

– Ты права, меня это не заводит.

Он вдруг осознает, что у него не было секса уже – сейчас, надо подсчитать – четырнадцать месяцев. Это было свидание вслепую с Эбби, управляющей рестораном. И прошло нормально. По крайней мере он так думал, но она не ответила ни на один его звонок. Тысячу раз он прокручивал в голове все, что тогда произошло. Скрупулезно проанализировал каждое сказанное слово, потому что насчет секса у него не было сомнений – он действительно прошел хорошо. Может, он слишком много говорил о Беатрис? Ведь после развода прошло мало времени. Казалось бы, свобода… А еще казалось, что многочисленные разъезды и командировки предоставят ему массу возможностей, а на деле в жизни женщинам нравится, когда за ними ухаживают, когда их добиваются, и быть одиноким намного труднее, чем он помнит.

Он до сих пор иногда проезжает мимо ее дома. И ее номер остался в телефонной книге; он его набирает периодически, но так ни разу не решился нажать кнопку вызова. Впрочем, не такой уж это криминал, сколько раз так было, уже и не вспомнить.

Он ведь искренне старался. Она могла бы им гордиться в теперешней ситуации: пошел в клуб, слушает музыку, потягивает лимонад в компании двадцатитрехлетней девчонки, чудом выжившей жертвы покушения на убийство, и героя ее юношеского романа.

Об этом они с женой могли бы поговорить. Чего душой кривить, им уже давно было не о чем разговаривать. Конечно, это его вина. Для него стало чуть не духовной потребностью делиться с ней информацией, которую Хэррисон не пускал в печать. Особенно страшными, просто жуткими деталями. Проигранные дела, нераскрытые преступления и расследования, зашедшие в тупик; дети одиноких матерей-наркоманок, которые пытались закончить школу, но все равно оказались на улице, потому что, по правде сказать, куда еще им было податься? Сколько страшных историй в состоянии выдержать отдельно взятый человек? Его вина, его ошибка – сейчас он это прекрасно понимает. Все сводится к идиотскому клише. Таким ужасом, таким дерьмом нельзя делиться. И тем более посвящать в них своих любимых. Никогда и ни за что не нужно было говорить, что некоторые угрозы касались лично ее. Как и то, что он купил пистолет – на всякий случай. Именно это окончательно ее сломало.

Ему и вправду нужно было пойти к психотерапевту. Хоть раз послушать ее. Может, тогда он услышал бы, как она рассказывала о Роджере, плотнике, который делал для них шкафчик под телевизор. Тогда он сказал: «Тебя послушать, это просто Иисус какой-то». Какой-никакой, а чудеса и впрямь творил, как выяснилось. Увел ее у Дэна. Потом заделал ей, сорокашестилетней, ребенка! Теперь понятно, что все время проблема была в Дэне, его «живчикам» не хватало ретивости. А ведь ему казалось, что она давно с этим смирилась.