— Раноккио? Лягушонок был его сыном.
— Что?!
— Терамано был сыном Спенто.
Фьораванти недоуменно уставился на Джеронимо.
— С чего ты взял?
Вианданте натянуто усмехнулся.
— Уши. Лицом-то мальчонка, видимо, пошел в мать, но уши… Форма ушей была совершенно одинакова. Потеряв последнее, что у него было, Спенто, и вправду, окаменел. А дальше — страшная власть при окаменевшем сердце…
— Да-да. Я как раз об этом думал. Власть изувечила его.
Джеронимо покачал головой.
— Нет. Одна и та же власть была у благородного Октавиана, ничтожного Клавдия, распутного Нерона и расчетливого Веспасиана. И распоряжались они ею по собственному благородству, ничтожеству, распутству или расчетливости. Не власть сделала Нерона фигляром и распутником. Власть, да, испытание, но одна и та же сила одних испытывает, очищает и отбирает, других отсеивает, опустошает и искореняет, нельзя забывать об этой глубокой мысли Августина. Поезжай к Дориа. Расскажи всё. Пусть пришлёт визитатора. Если мы не хотим новых скандалов для ордена — пусть его отзовут немедленно.
Фьораванти вздохнул.
— Ты, прав, конечно. Я сказал ему, что еду в Триест, но я поеду в Болонью. Я сам думал дождаться визитаторов, но потом подумал, чего ждать?
— Переночуй у нас, а завтра…
— Нет, я написал приятелю в Верону — он ждёт меня вечером. Постараюсь добраться до темноты. Оттуда — в Болонью.
Вианданте снабдил его небольшим мешком с провизией и проводил до выезда из города. Просил передать поклон его преосвященству епископу Лоренцо, дорогому собрату Оронзо и всем, кто помнит его…
Долго смотрел вслед удаляющемуся брату.
После вызвал Тимотео Бари — одного из тех денунциантов, что дежурили по его приказанию на кладбище и доложившего о раскопанной могилке, и вместе с ним прогулялся до погоста. Да, могила была осквернена. У сторожа они узнали имя похороненного. Но что это давало? Очевидно, что не все мерзавки из компании Белетты покинули эти места, но в этом он и так не сомневался. «Ладно», прошипел сквозь зубы.
Зашёл и в неф церкви Санта-Мария Маджоре. Долго стоял перед тяжёлым мраморным надгробием, где покоилось до часа воскресения тело Аллоро. Тяжело вздохнул. Кристально чистая душа, девственное, нерастленное тело. А он? И чистоты телесной не сберёг, и искушения души его день ото дня всё чернее. Вот коемуждо и по делом его. Ангелам — небо, а ему — погружаться час за часом в мерзость запредельную…
Вианданте был мрачен. Визит Фьораванти и его рассказ расстроили, продолжавшиеся ведьмовские шалости под самым носом инквизиции бесили. Кроме того, ему сегодня предстояло ещё повозиться с недавно арестованным по доносу неким дураком, впавшим в сугубую ересь. Дело в том, что сапожнику Адальберто по прозванию Стронзо, Вонючка, неожиданно при чтении Апокалипсиса пришла в голову мысль, что Вавилон указывает на Рим, который погрузился в мирские пороки. Семь князей? Пять из них — Ирод, Нерон, Констанций Арианин, Хосрой-Мухамед и Генрих умерли. Шестой, «который есть», вероятно, император Карл или французский король Франциск. Этот царь уничтожит Вавилон, Римское Царство. Река Евфрат уже пересохла, — значит, войска гессенского ландграфа будут уничтожены. Новый монашеский орден, о котором говорил ещё Иоахим, появится и освежит землю, как проливной дождь. Это будет орден Святого Духа. Вслед за этим появится седьмой царь, «который ещё не прибыл», антихрист, но он будет повержен Христом, который явится лично. Затем последует время субботнего покоя, тысяча лет. И если оно не приходит, его надо установить самим.
Сидел бы дурак, да сапоги тачал. Чего умничать-то? Ведь такому идиоту аccendigli tutte le dieci dita come candele, e troverai sempre per lui buio prestо, — хоть все десять пальцев своих зажги, словно свечи, ему все равно темно. На допросах Стронзо громоздил вздор на ересь, утверждал, что изрекаемое им — это мнение всех лучших богословов. Вианданте, понимая, что имеет дело с человеком ограниченного ума, был мягок. Первый из богословов, кто высказывался по этому поводу, был, кажется, Тихоний, просветил он глупца.