Нантская история

Этот выпад заставил рассердиться уже отца Гидеона.

— Тайна исповеди свята! И мне нет нужды нарушать запрет, имея пару ушей и голову между ними. Хотите примеров? — спросил он голосом, в котором тоже слышались отзвуки оружейной стали, — Для каждого из смертных грехов у меня найдется имя, а часто и не одно!

— Извольте.

— Тогда я стану называть имена благородных сиров, многие из которых, конечно, покажутся вам известными, а некоторые указаны и на стеле славы в палаццо Императора, и называть их прегрешения. А вы попытайтесь мне возразить. И посмотрим, за кем останется поле боя.

Капитан Ламберт явно не был доволен этим импровизированным турниром, но нехотя кивнул. Может, дело было в нашем с Бальдульфом присутствии?..

— Сир Адальгизел! — провозгласил отец Гидеон едва ли не торжественно, — Один из старейших вассалов Его Сиятельства, его флагу уже без малого триста лет. Прославился тем, что сделал грех чревоугодия не только своей верной привычкой, но и смыслом жизни. За один прием он съедал больше, чем могут осилить четверо взрослых мужчин. Он был первым человеком, оказавшимся на стене мятежной Женевы во время штурма, и первым же, покинувшим ее — с бочонком эля под мышкой, украденным у защитников, и окороком в другой руке. А не далее как три года назад моему коллеге-францисканцу пришлось проводить сиру Адальгизелу операцию на чреве и зашивать желудок — после того как славный рыцарь побился об заклад со своими товарищами, что съест в одиночку целого хряка. Правду сказать, спор он выиграл.

— Вы, отче, кажется и сами не дурак набить живот, — ответил на это Ламберт. Замечание было метко — обглоданные кости в миске отца Гидеона обличали его лучше всяких улик, — А сир Адальгизел больше вас раза в четыре и его броня весит как грузовой трицикл.

— А как на счет греха похоти? Сир Леодегарий, принесший обет безбрачия и духовной чистоты сроком на пять лет, уже через несколько месяцев сбежал с молодой сестрой одного виконта. Правда, и ту бросил спустя пару дней, получив от нее все, что рассчитывал. Виконт потребовал его голову на пике, и Его Сиятельству графу пришлось прибегнуть к серьезной дипломатии чтобы замять дело между своими вассалами. Он наложил на сира Леодегария обязательство пойти под венец с несчастной, и тот даже изъявил согласие. Но злые языки болтают, что брак этот вряд ли будет счастливым — ведь благородный рыцарь является счастливым обладателем как минимум дюжины любовниц в Нанте, не считая его окрестностей, а пара его сквайров, по слухам…

— Ерунда! — резко сказал Ламберт, — Этот человек посвятил жизнь и душу служению Престолу, а вы и рады навесить на него вериги. Человек, готовый умереть в любой момент, и любви может предаваться так же неистово.

— Ну, если уж это любовь… Но позвольте продолжить. Уж грех алчности многих благородным господам, верно, знаком? Взять хотя бы сира Сегимунда, у которого на щите красуются три дрозда, но которого за глаза почему-то кличут Три Иуды. Этот человек поклялся в верности графу Прованса, когда казна графа была полна золота, и несколько лет с удовольствием пировал за его счет. Когда у графа возникли проблемы, и пираты своими набегами разорили его край до такой степени, что в палаццо и похлебку с щавелем принимали как манну небесную, сир Сегимунд посчитал, что полностью исполнил свой долг здесь, и поспешил предложить свои услуги мятежным лордам Mare Mediterranea, примерив на герб череп с костями. К сожалению, его служба у них не сложилась — стальные фрегаты Императора быстро расчистили море от всякого отребья, украсив их головами прибрежные воды, но сира Сегимунда средь них уже не было — он вдоволь посмотрел на море и решил обрести под ногами твердую сушу, сбежав в Аквитанию. Там он орудовал на пару со всякими бандитами, до тех пор, пока отряд графа Нантского в какой-то пограничной стычке не пленил его. С тех пор он преданно служит графу Нантскому под его штандартом. Удивительной преданности человек, не правда ли? Я слышал, граф замышляет поход на север, против воинственных кельтов?.. Если так, советую заглянуть в дорожные сундуки сира Сегимунда — наверняка там обнаружится клетчатая юбка.

— Даже лучшим мечам иногда приходится переменять хозяев, — и этот выпад Ламберт выдержал с уверенностью, — По крайней мере, он не сбежал в священники, где дозволяется служить всем сразу и в то же время никому.

«Недурной контрудар, — признала я. Капитан Ламберт определенно не был прирожденным спорщиком, его мысль была слишком неспешна, а язык — недостаточно проворен, но он, как и положено воину, умел находить уязвимые места — и разить в них, — Еще пара таких — и отче может не удержаться в седле!..»

Но святой отец не собирался бросать поводьев. Напротив, упрямо наклонив голову, он бросился в решительное наступление:

— А сир Хаглиберт! Думаю, и это имя вам знакомо. Его зависть настолько изъела его изнутри, что он совершил немыслимое — убил своей рукой собственного брата, который был виноват лишь в том, что оказался богаче и известнее его. В один прекрасный день они вместе отправились травить вепрей, но вернулся один лишь сир Хаглиберт. Он сказал, что раненный вепрь насадил на рога его брата и утащил в чащу, но тело так и не нашли. Никто не стал разбираться в этом деле, графу не хотелось терять верный меч, а всем остальным, по большому счету, было на это наплевать.

— Я бы не хотел слушать досужие домыслы зевак, — дернулся Ламберт, — Если вам вздумалось обличать грехи, отче, вы определенно начали не с того конца. Выкладывайте свои карты!

— И выложу… — пропыхтел отец Гидеон, расправляя грудь, — Как вам нравится гордыня, капитан? Сир Инговех, ставший в благодарность за Резню Южных Свиней герцогом Фризийским, знаком ли он вам? Говорили, что в своей гордыне он уподобился едва ли не Императору. Он возвел для себя огромный дворец, каждая башня которого по величине могла соперничать с собором. На его гербе был изображен алый единорог с черной лентой в золотом поле и девиз — «Super me solum caelumque», «Выше меня лишь небо». Он устраивал балы, каждый из которых стоил столько, что можно было полгода кормить всех бедняков какого-нибудь небольшого графства. Марочным вином он наполнял фонтаны, а тропы в его парке были всегда усыпаны свежими алыми розами. Он потратил миллион золотых солидов на лучшую конюшню в Империи, и хвастал тем, что на его жеребцах золота больше, чем на самом пфальцграфе. Но и этого ему было мало. Он требовал для себя немыслимых почестей, придумывал новые ритуалы, и даже от графов требовал кланяться ему и по часу ждать аудиенции. Ну хоть его-то рука Господа покарала за непомерную гордыню. В конце концов самому Императору надоели его выходки, тем более, стали поговаривать, что герцог в своей самоуверенной спеси уже позволяет себе нелестно отзываться о Престоле. Сир Инговех, герцог Фризийский, канул в одну ночь, оставив опустевший дворец с золочеными стенами и озадаченных слуг. Говорят, поработала личная императорская гвардия, если так, то сира Инговеха ждали не самые приятные времена в пыточных мастерских имперских дознавателей.

Ламберт скрипнул зубами. Видимо, упоминание сира Инговеха не показалось ему прикосновением бальзама к старым ранам, скорее слова святого отца были подобны уксусу.

— Если мы коснулись высокопоставленных господ, было бы недурно вспомнить и клир, отче. Например, я слышал, что предыдущий епископ тоже был человек с развитым вкусом и без ложной скромности обставлял свой быт. Поговаривают, только в графстве у него было семь дворцов и резиденций, а когда после его смерти вскрыли личную казну… Впрочем, он-то закончил свой путь вполне благопристойно — на надушенном смертном одре, в окружении почтительных слуг и скорбных лиц.

— Не смейте порочить епископа, капитан! — потребовал святой отец, но без особой уверенности в голосе.

— Отчего же? — хмуро отозвался Ламберт, — Если уж вам вздумалось бичевать грехи, не стоило бы забывать и про прочую публику, пусть даже из черного сословия. Что у вас следующее?