— Но подумайте обо всей этой истории в целом, Фред! — сказал Каваног. — Совершенно очевидно, что во всех последних поступках Марка налицо какая-то последовательная неуравновешенность. Я настолько ни в чём не уверен… что готов действовать.
Одлум вскинул голову. От его инквизиторской манеры не осталось и следа.
— А кто вообще уравновешен, хотел бы я знать? Для меня всё это слишком неконкретно, джентльмены. Я не вижу здесь ничего такого, на что можно было бы опереться в практических действиях.
— Согласен, — сказал сенатор Галлион. — Пожалуй впервые в жизни, джентльмены, я согласен с Фредом.
Джим почувствовал себя одиноким, опустошённым. Над страной нависла угроза величайшего правительственного кризиса, а эти люди в своём циничном недоверии хотят превратить всё в шутку!
— У меня, — вмешался О’Мэлли, — связаны руки, и вы все это прекрасно знаете. Из-за истории с ареной я не могу выступить один, без вашей поддержки. Я действительно сомневаюсь в нормальности президента, но только в таком деле одних сомнений недостаточно. Тут необходимы доказательства. Я предлагаю, чтобы мы с Джимом отошли в сторонку, а вы трое проголосовали бы между собой, стоит продолжать это расследование или же лучше покончить с ним тут же, на месте.
— Я за то, чтобы продолжать, — высказался Каваног.
— А я чтобы прекратить, — сказал Одлум.
— Я тоже, — присоединился к нему Галлион.
О’Мэлли стукнул рукой по ручке кресла, словно держал в ней председательский молоток:
— Совещание окончено, джентльмены!
Все дружески пожали Маквейгу руку, а Одлум задержал её в своей и тихо сказал:
— Очень сожалею, Джим, что мне пришлось задать жару и вам и этой Рите, но мне просто необходимо было знать, честную ли вы ведёте игру.
Джима охватило отчаяние, он чувствовал, что проиграл не только эту битву, но и всю войну. Он нисколько не сомневался, что в результате совещания ещё несколько человек прониклись убеждением, что им движут либо соображения политической мести, либо расстроенные умственные способности. Когда все стали расходиться, Каваног жестом задержал его:
— На вашем месте, Джим, я стал бы действовать только в одном направлении. Допустим на минуту, что ваша теория правильна. Если так, то у президента, возможно, и раньше наблюдались симптомы этой болезни. В конце концов, именно поэтому вы и стали копаться в материалах его ранних лет. Почему бы вам не попросить какого-нибудь приятеля в Пентагоне, чтобы он просмотрел для вас военный послужной список Холленбаха? Ведь он воевал в Корее, кажется, в пехоте. Может, там ничего и нет, а может, и есть! Но если вы узнаете, что даже в напряжённых военных условиях его разум оставался нормальным, вам всё-таки от этого полегчает.
Джим поблагодарил его и сказал, что непременно воспользуется его советом. Однако в душе он сомневался, стоит ли наводить справки. Он чувствовал себя разбитым, выжатым как лимон. Господи, хоть бы сегодня удалось ему наконец уснуть!
Обратная поездка с Ритой в автомобиле началась с мрачного молчания. Небо в тёмных тучах нависло над ними свинцовым пологом. Их «седан» прокладывал себе путь по извилистой гравиевой дорожке к большому шоссе, и слышался только шум мотора да скрип гравия под колёсами. Когда они выбрались на шоссе и понеслись по нему со скоростью семьдесят пять миль в час, в деревне Люсби было темно, и только в одном фермерском домишке горел запоздалый огонёк.
Первой заговорила Рита:
— Никогда за всю мою жизнь никому не удавалось вывалять меня в такой грязи!
— Мне очень жаль, Рита. Это всё, что я могу сказать. Чего бы я не отдал, чтобы избавить тебя от этой сцены!