Огненный змей распрямился, и блистающая глава в вышине скрылась бы в черном вихре, если б исходящее от нее сияние не развеивало мрак; на мгновение он замер, словно бы упираясь макушкой в твердь небес, и вдруг мироздание, казалось, задрожало и пошло трещинами от оглушительного звериного рыка. Дивный облик будто пошел трещинами, как старая фреска, обнажая темную поверхность стены, и пламя, из которого был соткан змей, словно померкло…
– Прочь!
Курт выкрикнул это одно-единственное слово, собрав на него все душевные силы, обдирая горло, точно каждый звук был неровным наждачным камнем, и все равно не понял, в самом ли деле он сумел нарушить тишину, или его голос слышен только ему, а охотник и ведьма, застывшие рядом, ничего не услышали, не увидели, не поняли. На то, чтобы двинуться с места, ушли последние силы; бросившись вперед, Курт с силой толкнул спутников в спины, почти швырнув их наземь у развалин дома, и сам упал рядом, спиной прижавшись к остаткам стены, отстраненно и как-то равнодушно отметив, как походя врезался коленом в неровно сколотый камень.
То, что удалось увидеть в этот последний миг, всплывало уже из памяти, словно кто-то услужливо держал перед глазами рисунок, сделанный с натуры: огненная оболочка небесного змея сползла, как старая шкура, обнажив нечто иное, нечто безобразное и отвратительное, в сравнении с чем любое виденное до сей поры существо казалось верхом совершенства. Это было похоже на человека; именно похоже – две руки, две ноги, голова, безволосая, точно у старика или младенца, но какие-то непропорциональные, исковерканные, искаженные, как отражение в воде. И все его тело, от макушки до стоп, как язвы, покрывали широко раскрытые темные глаза; они теснились, не оставляя и на палец пустого места, вращали зрачками и мигали, глядя вокруг и повсюду, будто бы заглядывая в саму изнанку мира и человеческих душ…
Существо, похожее на Божье творение, было огромно, хотя и не столь невероятно гигантское, как огненный змей, из коего переродилось, – быть может, в полтора или два человеческих роста, однако немыслимым, непостижимым образом было увидено отсюда, издалека, где основная часть собора была скрыта домами и развалинами жилищ и лавок; и увидено, казалось, не телесными очами, будто облик возникшего в черном смерче создания был попросту явлен каждому, находящемуся в городе, словно оно объявило громогласно и победно: вот, я здесь…
Prope est in ianuis…[112]
Мысли взвились мелкой душной пылью – мысли, прежде лежащие неподвижно, смерзшиеся, оцепенелые; мысли взвихрились и заплясали, замельтешили беспорядочным роем, и разум, очнувшись, будто вздохнул полной грудью впервые за последнюю минуту, – тот разум, что еще несколько мгновений назад обмер, обомлел, онемел. В распахнувшуюся дверь ринулся воздух – холодный, сухой, несущий с собою неведомый запредельный страх, но разогнавший тот морок, что еще только что едва не лишил рассудка вовсе, едва не погубил тело и душу…
– Что… за… черт?! – хрипло выдавил Ван Ален.
Охотник сидел на земле, вжавшись спиной в останки полуразвалившейся стены так, словно надеялся просочиться в камень и уйти в него целиком, спрятаться, как ребенок в одеяле, услышавший шум в пустой ночной комнате. Руки истребителя тварей мелко подрагивали, не зная, что делать и к чему тянуться, – то ли осенить себя побеждающим нечисть знаком Креста, то ли схватиться за оружие, и тело его сейчас было похоже на арбалетную дугу, покореженную чьей-то чудовищной силой, но все еще способную распрямиться и послать стрелу – быть может, в последний раз. Нессель застыла рядом – бледная, как никогда еще прежде, и на миг даже померещилось, что бездыханная; широко распахнутые глаза ведьмы неподвижно смотрели прямо перед собою – то ли не видя ничего, то ли видя нечто, что лучше бы и не видеть…
– Ангел…
Нессель выговорила это едва слышно, и даже Курт вздрогнул, подавив желание схватиться за арбалет, – голос ее был сиплым, как у удавленницы, чужим, нечеловеческим, и лишь невозможным, мучительным усилием разума удалось самому себе внушить и заставить себя осознать, что это лишь страх и усталость, и напряжение – тоже нечеловеческие…
– Сераф…[113]
– Что?! – изумленно переспросил охотник. – Что за чушь несет твоя ведьма?! Она окончательно рехнулась?!
– Это было бы неудивительно, но навряд ли.
Курт складывал слова вдумчиво, с расстановкой, намеренно тщательно, пытаясь звуками собственного голоса унять беспорядочную пляску пылинок-мыслей, словно произносимые им звуки воздвигали вокруг стену, внутри которой сохранялась реальность, оставалась частичка мироздания – такого, каким оно должно было быть, каким его задумал Создатель, то самое, в котором не место созданиям, подобным тому, что сейчас проснулось в соборе Бамберга. Отсюда, из этой хлипкой цитадели слов и редких упорядоченных мыслей, можно было смотреть сквозь узкие бойницы на то, что происходило вовне, и казалось, что время разорвалось надвое, простираясь параллельными потоками, один из которых едва влачился, а другой – там, снаружи, – ревущим стремительным водопадом низвергался в небытие…
– Ангел, – повторил Курт, наблюдая за тем, как его руки сами вынимают арбалет из чехла, раскладывают его, заряжая, и пристраивают оружие на коленях.
Ван Ален последовал его примеру – и тоже, кажется, совершал все движения механически, мимовольно, точно его дрожащие руки жили собственной жизнью, отдельной от рассудка и души. Взгляд охотника метался по сокрушенному городу, по заполненным пылью улицам, срывался с темных небес к трясущейся в ужасе земле, а руки между тем достали стрелу, натянули струну, уложили старый арбалет на колени, поперек вытянутых ног…
– Ангел, – повторил Курт, все еще с трудом поспевая за мятущимися мыслями и не успевая облекать их в слова, ощущая, как кружится голова от того, что эти два времени, два потока тянут его за собою, грозя разорвать, уничтожить, смять; слова рождались с трудом, вырываясь во внешний мир короткими рублеными фразами. – Последняя эпоха. Эпоха гибели перед возрождением «царства верных». Смерть. «Не смотри, даже если ты исполнен очами, как Ангел смерти».
– Да что за хрень ты несешь?!
ebooksa