Я старался не давать страху заполнить свое сознание, хотя, если честно, жутко было до чертиков. Чудовищно угнетала темнота. Толща воды подо мной давила на психику как-то меньше. Живя на берегу южного моря, любой мальчишка с младых ногтей понимает, что утонуть на двухметровой глубине так же просто, как и на двухсотметровой. И разницы нет никакой.
Глубина не страшна сама по себе. Она опасна страхом перед ней. Как в том фантастическом рассказе, где выдуманные чудовища начинали кусать по-настоящему, стоило их реально испугаться.
А ведь в нашем фатальном путешествии по морю со мной рядом оказалось далеко не выдуманное чудовище. Вполне реальное – из мяса из костей. И смертельно опасное. Но, кроме злости и досады по отношению к этому оборотню, я вообще ничего не почувствовал. О страхе и речи не было.
Вот чудовище до меня и не дотянулось.
Свежепреставленный Гришко почему-то вспомнился в том прикиде, в котором я увидел его на яхте, – в спасательном жилете и голубеньких плавках. Он тогда меня учил: «Жилет нужен для маскировки». Ну, с маскировкой у него было все в порядке. А про истинное назначение этих оранжевых поплавков – что, забыл? В свой последний путь даже и не подумал накинуть на плечи спасательное средство, которое спасло бы ему жизнь.
Я, кстати, тоже забыл.
И поэтому сейчас с параноидальным педантизмом экономил силы, шевеля ластами лишь тогда, когда волна захлестывала голову. И все же постепенно чувствовал, как слабею. Носился весь день как угорелый, да еще и не ел ничего практически. Откуда взяться дополнительной энергии в теле ребенка?
Я заметил, что уже не так ловко могу уворачиваться от набегающих волн, и соленая горечь несколько раз очень неприятно заливала носоглотку. Приходилось возвращаться в вертикальное положение и остервенело отплевываться. На это уходили драгоценные капли сил, которых становилось все меньше и меньше. Начинало потряхивать. Становилось прохладно даже в теплой воде – верный признак истощения. Где-то в глубине сознания зарождалась черная паника. И осознание глухой безнадежности, заполняющей все вокруг меня.
Организм работал уже на каких-то немыслимых резервных запасах. Я чувствовал, как мною начинает овладевать вялое, тупое безразличие, вытесняющее панические позывы. Очень плохой знак. Хотелось сжаться в микроскопическую точку, как тогда, под ногами у Чистого на обрыве. Сжаться и оставить за пределами сознания и раздирающее глотку жжение, и тупую боль в перегруженных мышцах, и холодные коварные волны теплого моря…
Резкая боль обожгла шею, и я ужом завертелся в пене, очередной раз прилично заглотнув морской воды.
Медузы! Твари бесхребетные.
Милые твари! Дорогие мои! Спасибо вам, медузы.
Во-первых, болезненный ожог очень своевременно вырвал меня из накатывающей апатии. А во-вторых, я увидел, что в темном пространстве, окружающем меня со всех сторон, есть, оказывается, полоса еще более черного мрака. И он доступен мне даже на последних каплях жизненного горючего!
Наплевав на экономию, я развернулся на живот и отчаянно замолотил руками и ногами. Громадные скалы Фиолента возвышались передо мной в каком-то полукилометре.
Поживем еще!
Чуть не сглазил!
Сначала меня начали хватать судороги. Я успевал задержать дыхание и болтался поплавком, отчаянно растирая под водой изможденную мышцу. Потом, превозмогая острую боль, вновь рвался к скалам и… получал судорогу на другую ногу. В глазах плыли яркие пятна, потом резко темнело, и опять яростно вспыхивали мириады ослепительных брызг. Я бился за жизнь уже неосознанно, инстинктивно, как умирающий зверь.
Потом меня протащило волной по подводному рифу, усеянному мелкими ракушками молодых мидий, сорвало с ног ласты. Вместе с саднящей болью от бесчисленных порезов меня плетью хлестнула бешеная, исступленная радость – доплыл! Суша! Твердь!
И тут же меня очень чувствительно пару раз приложило об эту твердь предательскими волнами, беснующимися от упущенной добычи. Я с третьей попытки выцарапался на скользкую скалу и долго лежал, забыв о боли в измученном теле, жажде и вообще обо всем на свете.
Я просто лежал, а безумные искры, словно сполохи какого-то сумасшедшего праздника, еще долго кружились в моем сознании и не желали гаснуть. Тело била крупная дрожь, а шокированный смертельной опасностью мозг не желал формировать ни единой осознанной мысли. Нахлынули наконец и паника, и животный ужас, и все то, что идеально ложилось в теорию посттравматического синдрома.
ebooksa