Из-за июльской духоты их тела взмокли от пота. Можно сказать, они занимались любовью, плавая в луже.
Руки Глеба скользили вверх и вниз по влажной спине Вероники. Ее спутавшиеся волосы, впитавшие в себя запахи летних бульваров, с размеренной частотой падали ему на лицо. Ах, какое прекрасное и давно забытое ощущение!
Тишину спальни внезапно нарушил какой-то отдаленно знакомый звук, точно совпавший по темпу с их любовной хореографией. Музыка сфер? Нежданный аккомпанемент из плавного адажио постепенно перешел в анданте, потом в аллегро и, наконец, в головокружительный престиссимо.
Глебу показалось, что под звон колоколов на них с потолка просыпался то ли золотой дождь, то ли искры невесть откуда-то взявшегося фейерверка. В эту же секунду он вспомнил, где слышал этот звук. Ну конечно. Это же старинные часы с боем, что висели дома у Вероникиной бабушки. Когда та съезжала летом на дачу, ее квартира на пятом этаже старой облупившейся хрущевки превращалась в храм любви, где ежедневно после лекций, а зачастую и вместо них уединялась безумно влюбленная парочка. Помнится, обессиленные любовным марафоном, они принимались гадать, как может называться эта божественная мелодия, которую так страстно исполняют потрепанные временем часы марки «Густав Беккер».
«Хм, но разве ту хрущевку не снесли еще лет пять назад?» – подумал Глеб и тут же проснулся.
Гонсалеса похоронили на Алексеевском кладбище, между католическим крестом на могиле отца и православным – на могиле матери.
«Символично, – подумал Глеб, стоя под моросящим дождем, – похоже, что Рамону, полжизни прожившему на две страны, даже после смерти суждено зависнуть где-то посредине между родиной предков и местом, где родился и вырос он сам».
Тщательно промокнув платком глаза, Вероника взяла за руку мальчика лет десяти – уменьшенную копию Рамона – и подошла к Глебу.
– Вот познакомься. Это Хуан Рамонович. Он же Йося, он же Хоня, он же Пеле.
Хуан Рамонович-Йося-Хоня-Пепе первым протянул руку и спросил с едва уловимым акцентом:
– Как поживаете? Мама сказала, вы близко знали моего папу.
– Ну, не то чтобы очень, – облизнув внезапно пересохшие губы, ответил Глеб.
По правде говоря, последние лет десять-пятнадцать после того как Рамон Гонсалес увел Веронику, его образ ничего кроме ненависти в памяти не вызывал. Впрочем, негоже детям отвечать за грехи отцов. Глеб положил руку мальчику на плечо:
– Твой отец был большим ученым. Ты можешь им гордиться.
– Обязательно буду, – твердо пообещал Гонсалес-младший и опустил печальные глаза размером почти что с мамины.
Наблюдавшая за разговором Вероника одарила Глеба благодарным взглядом. «Черт побери! А ведь ты мог быть и моим сыном», – с тоской подумал Глеб и невольно стиснул плечо парня так, что тот поморщился.
Последний раз оглянувшись на могилу, Вероника пригласила всех собравшихся на поминки.
За столом толком поговорить не удалось, и Глеб предложил Веронике назавтра снова пройтись по Бульварному кольцу.
На столе у Лучко зазвенел телефон.
– Это Расторгуев.
ebooksa