Человек продолжал смеяться:
— Ах, вы, сукины дети, ну-ка? Вот ведь как лопать хотят. И откуда только такая куча собралась?.. Должно, со всех деревень… И все как на подбор — коврики. Ха-ха-ха…
Он встал на ноги. Шайка метнулась в сторону и застыла, жадно сверкая трусливыми глазками. Исцарапанный человек подошел к туше… Неужели он будет ее есть?.. Нет, человек вынул что-то из правого рукава, в воздухе прозвенел мелодичный свист, и… кабанья голова отскочила от туловища… Он ее будет есть? Ав-у-у… Шакалы сомкнули круг. Кое-кто из них заискивающе заскулил, более стойкие злобно сверкали глазами… Вдруг человек, подняв кабанью голову, бросил ее в кучу горящих глаз, оскаленных челюстей и красных десен.
…Визг, вой, лай, грызня… Живой клубок из облезлых, грязных тел…
Дьякон хохотал, довольный выдумкой… и не успел он оглянуться, как с кабаньей головой уже покончили: начисто обглоданные кости — ни шкуры, ни щетины…
— Ах, вы, сукины дети, ну-ка?..
Он отсек лучом переднюю ногу у туши и опять бросил ее голодной стае. С ногой покончили еще быстрей…
Теперь огнем горящие глаза приблизились к нему чуть ли не вплотную, но он не чувствовал ни малейшего страха: ему ли бояться этих жалких заблудших собачонок?.. Этих ковриков? Ха-ха-ха…
Вторую ногу у него почти что вырвали из рук, когда он готовился ее бросить. Клубок из Настаськиных ковриков теперь мотался по земле в двух шагах от него; на него не обращали внимания. Но, закончив с подачкой, шакалы снова отбегали на почтительное расстояние и снова заискивающе жалобно скулили.
Скоро в руках исцарапанного человека остался лишь один задний окорок… Неужели он его сам съест? Ав-у-у… Да. Исцарапанный, сердито рыча, повесил окорок себе на спину. Он его берет с собой…
— Вот сучьи дети… — ворчал дьякон. — Слопали целого кабана и хоть бы те что. Хоть бы пополнели, ну-ка? Представьте себе: ничего подобного — чистые шкелеты…
Он двинулся в путь, продолжая подниматься в гору, следовательно, опять в направлении, обратном от города. И опять его мысли попали в плен навязчивой идеи.
Солнце стояло в зените. Воздух под зеленым шатром был пресыщен сырой духотой. Замолкли птицы; ветви дерев опустили листву, чтобы на нее меньше падало палящих лучей, а дьякон, не чувствуя ни зноя, ни усталости, шел и шел.
— Представьте себе, — говорил он сам с собой. — Мертвый человек, ну-ка? — Факт. Упал с аэроплана, сажен сто, не меньше. Разбился вдребезги. — Факт. И вдруг в Сухуме, ну-ка? Ночью… смердит… Лазарь тоже смердел, когда его Христос воскрешал. Факт, то есть, нет, не знаю… Англичанин — мертвый человек — факт. И представьте себе, ну-ка: на ногах, как живой, зеленый и в саване, смердит и гоняется, гоняется и смердит… Где логика, ну-ка? — как говорил Митька Востров. Что-нибудь одно: или смердеть в саване, или гнаться на ногах, факт. А он и то, и другое. Значит, чертовщина. Факт… Значит, бог попустил, факт. Значит, пост и молитвы. И уединение, факт…
Лес неожиданно запестрил голубыми проблесками. Снова под ноги стали попадать стволы лиан, селящиеся, по обыкновению, на опушках. Сюрпризы из веревочных сетей с звездчатыми буро-красными цветками посыпались дьякону на голову, и он невольно встряхнулся от навязчивых мыслей.
Перед ним лежало голое, унылое плоскогорье, оно отлого спускалось вниз, чтобы с середины подняться на еще более значительную высоту. В конце его — дьякон определил на глаз: «две версты» — начинался густой хвойный лес, круто вползавший в гору.
Только вступив на дышавшую зноем каменистую почву, дьякон познал, что такое полдень в Сухумском краю; и сверху и снизу одинаково жгло, слезились глаза от нестерпимого блеска, горело лицо полымем, в болячках — и на теле, и на лице — от выступившего пота поднялся невыносимый зуд… Дьякон почувствовал сильнейшую жажду и еле поднимал свинцовые ноги, но храбрился: «эка, две версты… дойду до лесу, там — вода»…
На нем был белый китель, снятый, по-видимому, с русского человека, брюки из кавказского сукна — широкие и тяжелые, горские сапоги — чувяки с тонкой подошвой без каблука, а на голове мягкая войлочная шляпа, туземной выделки, с широкими полями. Он скинул шляпу, из-под которой пот струился вешними ручейками, и через пять минут снова надел ее, испугавшись, как бы палящее солнце не зажгло волосы… Каменистая почва, в свою очередь, жгла ноги, — приходилось идти вприпрыжку, — а это еще более усиливало чудовищную жажду. Но дьякон мужественно сносил все мучения, — правда, окорок, давивший плечи, он давно бросил.
— Пещь огненная, очистительная… — говорил он себе. — Бог, как на многострадального Иова, посылает мне испытания… Мужайся, раб Василий, спасешься…
До леса оказалось не две версты, а добрых десять… Перспектива обманывала…
ebooksa