ОТЕЦ запер меня в моей комнате. Обнаружив, что ящик-гроб украли, он заявил, что еще никто никогда его так не разочаровывал и не предавал. Он накинулся на меня с обвинениями во дворе, но я свалила вину на возницу, как мы и договаривались. Возможно, я не убедила отца, потому что он, судя по всему, догадывался, что я вышла из-под его контроля. Возможно, он заметил, с какой тоской я смотрела на Эдди, уезжавшего с возницей. Он обманом выудил у меня признание, что я ездила на Манхэттен без его разрешения, – сказал, что якобы следил за мной. Он был лжецом, но умел выпытать правду у других. Когда я, заикаясь, сказала, что ездила туда, так как считала себя обязанной вернуть камеру, оставленную фотографом, отец заорал, что я неисправимая лгунья. У меня на глазах он мгновенно изменился, лицо его исказилось от ярости. Такова моя благодарность за то, что он вырастил меня и заботился обо мне? – спросил он. Я клялась, что ничего страшного не произошло, но он лишь мотал головой. С какой стати он должен верить мне после этого? Откуда он знает, не погубила ли я себя, отдавшись этому ничтожному типу с Манхэттена?
Весь следующий день он не разговаривал со мной, но вечером велел мне выкупаться в холодной воде и вымыться мылом со щелоком. Я выполнила это распоряжение и надела халат, который он повесил в ванной. Он ждал меня в коридоре и повел на первый этаж. Эхиноцереус в гостиной выглядел при вечернем освещении как привидение и к тому же позеленел. Мне он всегда представлялся каким-то пучком палок, но теперь он ожил и, могу поклясться, чуть повернулся ко мне, словно предупреждая о чем-то. Я прожила рядом с ним всю жизнь и ни разу не видела, чтобы он цвел, я считала его совершенно никчемным растением, но все же ухаживала за ним и даже привязалась к нему. Возможно, растения тоже могут испытывать благодарность, помнят и доброту, и причиненное им зло.
Отец провел меня через свою библиотеку в музей. Я вспомнила, как маленькой девочкой стремилась попасть сюда и узнать все тайны, которые тут скрываются. Но мне приходилось сидеть на лестнице и издали вглядываться в темноту, окутывавшую экспонаты. Я думала, что отец может творить чудеса, но я ошибалась. Он мог только владеть ими.
Отец жестом приказал мне идти дальше одной.
– Посмотрим, лгунья ты или все-таки моя дочь, – произнес он холодным тоном и, закрыв дверь выставочного зала, запер ее.
В зале меня ждал какой-то человек. При виде его я побледнела. Все это было очень странно.
– Не беспокойтесь, – сказал он, вставая с кресла. – Я доктор. – Он говорил так деловито, что я поневоле почувствовала беспокойство. – А докторов допускают ко всем секретам, скрытым от прочих мужчин.
Он двинулся ко мне с той же деловитостью. Я надеялась, что до него не доносится запах моего страха. Говорят, что страх отнимает у человека силы, а мне никак не хотелось лишаться сил в его присутствии.
– Ваш отец попросил меня оценить ваше физическое состояние.
– Я чувствую себя прекрасно, и доктор мне не нужен, – ответила я. На шее у меня запульсировала жилка – точно так же, как в клетке со львом.
– Боюсь, что нужен. Ваш отец обеспокоен тем, что вы вели себя с неким мужчиной неподобающим образом.
Мне стало жарко, несмотря на холод в помещении.
– Ничего неподобающего я не делала. – Я поняла, что имел в виду отец, сказав, что я себя погубила. Он думал, что я отдалась Эдди, и это действительно было так, но не в физическом смысле.
– Необходимо провести осмотр. Если вы были в постели с мужчиной, ваш отец должен об этом знать.