– Триша, если б я не знал уже тебя хоть немного, то, поверь, лишился бы всякого желания!
Желание это я прекрасно ощущала и знала, пусть и по рассказам, что делают мужчины с женщинами, но даже представить не могла, каково это будет… с чудовищем.
Наверно, будь Грегори моложе, мне бы не поздоровилось, но он повидал на своем веку много женщин, и если с некоторыми приходилось изрядно повозиться, как он выражался, то он преуспел и в этом многотрудном деле.
Я и не поняла, что случилось с моей одеждой, куда она вдруг подевалась. Признаюсь, я не могла даже разобрать, обнимаю человека или чудовище, ощущаю на своем теле громадные бархатные лапы или чуткие пальцы, и… и…
У кошек, взять хоть мою Чернушку, язык очень шершавый, а уж у зверя размеров Грегори он должен был оказаться словно терка. Но нет, он был нежнее, по-моему, даже человеческого, и я бы ни за что не поверила, что с его помощью можно вытворять такое!
Я даже не поняла, ударила это очередная молния или это у меня искры посыпались из глаз, но рук не разжала. Это было каким-то безумием – в беседку задувал влажный ветер, несший цветочные лепестки, прилипавшие к влажной коже (или шерсти? Не важно!), и тревожный грозовой запах, однако холодно не было, было жарко…
– Ну что же вы? – выговорила я, но он не ответил, слишком занятый поцелуями.
Как это выходило у Грегори, я даже думать не хотела, да и не получалось толком – кровь стучала в висках, в глазах было темно (а может, потемнело снаружи), я вовсе уже ничего не соображала и даже не сразу осознала, что он наконец овладел мною.
Взрослые женщины, помню, рассказывали с оглядкой, до чего все это неприятно и больно, но их мужья, наверно, не были настолько умелы и бережны, как мое чудовище…
Не могу даже сказать, сколько времени прошло, но, когда снаружи полыхнула особенно яркая молния («Цвета сирени», – почему-то мелькнуло в голове), я вскрикнула уже не от страха, отнюдь!
– Ты сумасшедшая, – шептал Грегори, не размыкая рук, а я жалась к нему, потому что с ним было тепло и совсем не страшно.
– Пускай, – отвечала я.
– Ты ужаснешься, когда осознаешь, что случилось.
– Нет, – сказала я. Я чувствовала, что нужна ему, пусть оба мы еще не понимаем почему. Не знала, что я могу сделать, но… – Ничто и никто не разлучит нас, верно? Ну, если вы согласны терпеть меня в своем доме и впредь, Грегори Норвуд!
– Мой дом – твой дом, Беллатриса, – шепотом сказал он мне на ухо, едва-едва слышно, должно быть, тоже опасаясь чужаков. – Если, конечно, и ты согласна терпеть меня до…
– Всегда, – перебила я. – Ну или пока я вам не надоем.
– О, это случится еще не скоро… – непривычным тоном произнес Грегори, и рука его начала очередное путешествие по моему телу, но тут же остановилась. – Не теперь… Смотри, дождь утих, гроза ушла.
– И снова радуга! – добавила я, посмотрев на небо, его хорошо было видно из беседки. – Пойдемте домой, сударь. Право, романтика романтикой, но тут уж больно жесткая земля, а мокрая трава меня тем более не прельщает!
– Пойдем, – негромко ответил он и привычно встряхнулся. В стороны полетели цветочные лепестки, принесенные ветром, и даже пожухлая веточка белой сирени – я выбросила ее прочь. – Только оденься, не то Хаммонда удар может хватить…
Я только улыбнулась в ответ, собирая разбросанные вещи.